Спустя неделю после моего чудесного исцеления к нам во двор зашел Илларион. Он прилег на траву под грушевым деревом, закурил самокрутку и, сладко потягиваясь, спросил:
— Ну, что, собачник, перенес операцию?
— Вам всем, конечно, начхать, а я чуть было не погиб!
— Скажи, пожалуйста! «Погиб»! А какая тебе грозила опасность? Ну, вскрыли бы твой паршивый череп и тут же бы и захлопнули. Чего копаться-то в пустоте?
— Ладно, ладно… «В пустоте»… Зато ты да твой дружок Илико — ума палата!
Помолчали.
— Что это твоей собаки не видать? — спросил Илларион, и в тот же миг, словно в ответ на его слова, раздался отчаянный собачий визг.
— Убью скотину, убью! Пропади ты пропадом, Зурукела-негодник, вместе со своей собакой! И где ты ее откопал. эту безродную тварь?! Слыханное ли дело! сперва таскала яйца из-под наседки, а теперь принялась за цыплят! По тропинке между изгородями, громко голося и размахивая палкой, ковыляла соседка Ефросинэ. Перед ней, жалобно скуля и волоча заднюю ногу, бежал мой бедный Мурада.
— Держи его! — вопил из своего двора муж Ефросинэ. — Да что ты раскричалась, баба! Что случилось?! выскочила из дома бабушка. — Это кто же, по-твоему, безродная тварь? Наш Мурада? Да он, если хочешь знать, породистее твоего мужа и всей вашей родни!… Проваливай лучше, пока не поздно! Безродный… Да я за него с двух доек сыр отдала мельнику Симону!
Ефросинэ, которая больше всего на свете боялась бабушки, тотчас же повернула обратно, а Мурада с видом оскорбленного достоинства прилег у моих ног. Не сводя глаз с удалявшейся Ефросинэ, он жалобно повизгивал. Как только женщина скрылась за поворотом, собака умолкла.
— Здравствуй, Мурада! — поздоровался с собакой Илларион.
«Здравствуй!» — ответил про себя Мурада и приветливо вильнул хвостом.
— Ах ты, лисья порода! — улыбнулся Илларион, доставая изо рта собаки цыплячий пух. — За что тебя пробрали?
«А бог их знает, — проговорил про себя Мурада, — оставляют без присмотра цыплят на улице, а потом еще обижаются…»
— Крепко досталось тебе?
«Порядком», — ответил про себя Мурада и взглянул на ушибленную ногу.
— Не огорчайся, пройдет…
«Да не так уж и больно, как хотелось бы Ефросинэ», — улыбнулся Мурада, тряхнул ушами и стал лизать Иллариону руку.
— Что с его мордой? — спросил меня Илларион.
— Обжегся, дурак. Вчера вздумалось ему стащить со сковороды мчади, вот и угодил носом в огонь…
— Это правда, Мурада?
«Эх, на сей раз не повезло, поторопился малость», — вздохнул Мурада и облизнулся.
— Да ты, брат, не собака, а настоящее сокровище! — произнес с уважением Илларион. — Вот этот собачник, гляди, какой верзила вымахал, а все на бабушкиной шее сидит, а ты уже сам о себе заботишься. Молодец! Однако воровать все же нельзя, это ты учти! Краденый кусок впрок не идет. Вот хоть возьми нашего завскладом Датико, — близок его смертный час. А какой ненасытный был, все ему мало. Теперь вот валяется в постели, как списанный товар. Слышишь?