Если ей, скажем, кто шепнет на ушко, что твой-то к тебе от другой бегает, из одной постели в другую перепрыгивает, а твоя постель номером вторым. Да еще какие-нибудь фотки мерзкие подкинет. И тогда держись, приятель. Потом, когда мозги расклеит, а туман рассеется, баба может раскаяться, залиться слезами, да дело-то уж будет сделано. Ладно, ша, закинем эти думки, пусть покуда пылятся на антресоли…
В полиэтиленовом пакете, грохнувшемся на пол, оказалась жратва.
Шрам жрал, хавал, набивал кишки. Брюхо соскучилось по шамовке. Копченую колбасу он откусывал, как банан. Проглатывал, не слишком заморачиваясь с пережевыванием крохотные, размером в полтора коробка, пирожки. («Сама, что ли, Нинка пекла? Хм, вроде бы не замечалась за ней любовь к кухонной возне».) Разодрав пакет грейпфрутового сока, заливал обожженную жаждой гортань.
Жрачка после голодухи – ну не то чтобы долгой, да отвык организм от таких перерывов – сравнима с почесыванием пятки, зудевшей весь день. Когда-таки дорываешься, скребешь ногтями раззудевшееся место – сначала окатывает оттяг. Но потом, причем быстро, занятие переходит в нудянку. И даже не верится, что какую-то минуту назад это занятие было до стона упоительно.
Вот и еда уже не лезла. Челюсти работали из чувства долга – неизвестно, когда еще получится подхарчиться, поэтому надо в себя напихать всего побольше.
Нинка примостилась за столом напротив Сергея. Растрепанная, размякшая до вялости, задумчивая. Содранная одежда так и валялась по комнате, Нина не спешила ее подбирать – им же обещали целый час наедине. Она смотрела на своего мужчину затуманенными глазами.
Он прочитал в ее смутных гляделках то, о чем она сейчас гадала. А думала она – как их мало было, мало есть и будет мало. Мужиков, которые властвуют. Тех, что не смогут бултыхаться по проруби жизни шестерками или шнырями, западло им жиреть в барыгах, пусть и затоваренным по макушку, их нутро корежит от подчинения кому-либо. А поди победи без драки насмерть! Но они или подохнут, или сметут чужие фигуры с доски.
Очень-очень мало их. Мужиков, которые могут делать с бабами что захотят. Потому как бабы, пусть самые что ни на есть разынтеллигентные, которым вроде бы обязательно подавай утонченную духовность, плющатся под мощью победительной силы, исходящей от этих мужчин, и все их девичьи высокодуховные запросы летят к чертям, как клочки линяющей шерсти. Пусть хоть обезьяньей внешности, об параметрах забываешь сразу, ты уже ничего не видишь, ты только чувствуешь. Чувствуешь, как растекаешься маслом по сковороде, когда тебя придавливает мужская мощь, сотканная из железного закваса, властности и отчаянного бесстрашия.