Шубарин взял у него из рук изящную коробочку, обтянутую сажево-черной замшей, догадываясь, что там находится. Он действительно не ошибся, в глаза брызнули светом бриллианты массивного кольца.
– Не слишком ли дорого за статью, даже в центральной прессе?
– С фотографией, – уточнил хан Акмаль и рассмеялся, – да и женщина ничего, из Москвы, писательница…
Артур Александрович вгляделся в ценник, висящий на тонкой шелковой ниточке, и присвистнул.
– А это, мне кажется, нужно снять, – сказал Шубарин, показывая на бумажку, цена может испугать кого угодно.
– Само собой разумеется, – сказал уже по-деловому хан Акмаль, все это внесется куда надо, подошьется к делу, ты ведь знаешь, я обожаю учет-отчетность, не забывая ленинское: социализм – это прежде всего учет!
– Да, я знаю, ты всегда следуешь ленинским заветам, – сказал гость, и они оба весело рассмеялись, вечер начинался замечательно.
Писательница оказалась женщиной не первой молодости, но, как и большинство московских дам, пыталась изображать деловитость, хватку, излучать несуществующую энергию, в общем, тщилась произвести впечатление, все еще не понимая, какая тут отведена роль второму, синеглазому, мужчине, судя по манере держаться, одеваться, человеку отнюдь не провинциальному. Сбивало ее с толку и то, что хан Акмаль, пытаясь сказать что-то любезное, путался от волнения и переходил на узбекский, обращаясь за помощью к синеглазому. А тот, вроде уточняя, обменивался какими-то непонятными ей репликами на узбекском с хозяином загородного дома и лишь потом переводил на русский, впрочем, не скрывая внешней любезности, внимания, но ей казалось, что в таких случаях элегантный переводчик, которого она тут же окрестила Лоуренсом-аравийским, пытался гасить восторг знаменитого директора, чье лицо излучало доброту, внимание, готовность услужить и неподдельный интерес к ней, как к женщине. В последнем не переубедил бы ее никто. Порой ей хотелось, чтобы вежливый, рафинированный, но холодный Лоуренс-аравийский откланялся, время все-таки перевалило уже далеко за полночь, но синеглазый вел себя так, словно поставил себе цель гулять до утра. И писательница, перестав излучать фальшивую энергию и несвойственный возрасту задор, откровенно призналась, что устала от двух перелетов и одного переезда в Аксай, пробормотала еще что-то про часовой пояс, адаптацию-акклиматизацию, с тем и отбыла отдыхать. Хоть поздно, но поняла, что тягаться с синеглазым не следует.
Как только за нею захлопнулась дверь, хан Акмаль сказал с восторгом:
– Какая женщина! С какими людьми знается! Какие двери ногой открывает!