Поезд резко тормозит, сбивая с ног пассажиров. Как будто вдруг вспомнил, что именно на этой остановке Джо надо выходить, если он собрался найти ее.
Три девчонки, его попутчицы, сбегают по обледенелым ступенькам. Их встречают три парня и разбирают на пары. Мороз щиплет лицо. У девушек красные губы, и ноги их что-то шепчут друг другу сквозь шелковые чулки. Красные губы и властность шелкового шепота. Власть, которую они обменяют на право отдать себя, впустить в свои пределы. Мужчинам, держащим их за локоток, это безумно нравится, ведь им и выпадет зайти за изнанку этой власти и силы, сдержать ее и упокоить.
В третий раз Джо пытался найти ее (он был уже женат), когда искал в холмах дерево, корни которого росли в обратную сторону, как будто уйдя покорно в землю, они вдруг обнаружили, что глубина пуста и бесплодна, и вернулись в поисках необходимого им. Дерзко и вопреки всякой логике корни карабкались вверх – к листьям, свету, ветру. Дерево стояло у реки, которую белые называли Обманка – рыба в и.ей сама кидалась на крючок, а плавать среди снующих вокруг рыб был сплошной восторг. Или безмятежность. Но добираться до реки приходилось по обманчивой земле. Низкие холмы и пологие берега только казались приветливыми: под густым покровом лесного щавеля, просвирника, дикого винограда и шелковистой мягкой как ковер травки почва была пориста и дырява как решето. Неверный шаг, и нога, а за ней и ты весь, про вал и вались в мягкую мглу.
«Зачем ей эти петушки? Подумаешь, кукарекают на углу, поглядывают на курочек, выбирают, какая получше. Ничего в них такого нет, чего бы не было у меня, да у меня еще и получше. И потом разве они умеют обращаться с женщиной? Я бы любую берег. Не заставлял бы ее жить, как собаку в будке. А они да. Она сама мне это говорила. Что молодые ни о ком не думают, кроме себя. На детской площадке ли, на танцах – у этих мальчишек только и мыслей, что о себе. Когда я найду ее, я знаю, – жизнь свою ставлю – она будет не с каким-нибудь таким. Не будет прижиматься к нему или тискаться где-нибудь в углу. Только не Доркас. Она будет одна. Упрямая. Даже дикая. Но одна».
У дерева за зарослями просвирника был валун. И позади него дыра, так плохо замаскированная, что явно ее сделали люди. Ни одна лисица не могла быть столь небрежна. Не там ли пряталась она? Неужели она такая маленькая? Он присел на корточки, ища ее следов и ничего не находя. Наконец решился засунуть голову внутрь. Темно, не видно ни зги. Ни намека на запах помета или звериной шерсти. Наоборот, пахнуло чем-то домашним – горелым маслом, костром – и он пополз. Протискивался в нору, такую узкую, что земля набивалась в волосы. Он уже думал было лезть назад, как земля под его руками превратилась в камень и в глаза ударил яркий слепящий свет. Он вынырнул из темноты на южной стороне скалы. Перед ним – естественный коридор. Никуда не идущий. Складка на морщинистой каменной коже. Внизу блестела Обманка. Он пополз вперед, чтобы развернуться и лезть обратно. В воздухе по-прежнему витал запах домашнего очага и становился все сильнее. Горелым маслом несло под палящим солнцем. Он покатился вниз по расщелине, пока не уперся ногами в плоский пол. Как будто с солнца свалился. Полуденный свет словно лава вливался вслед за ним в каменную комнату, в которой кто-то что-то жарил на масле.