Не гася свой фонарь, Ворохов поплыл в глубину. Вода освещалась на три-четыре метра впереди пловца, но мельчайшие песчинки, висящие в океанской толще, мешали обзору. И Станислав понял, что достиг дна, лишь когда его вытянутые руки коснулись твердого грунта. Поднявшись вверх на два метра, Ворохов поплыл по расходящейся спирали, внимательно глядя вниз и перед собой. Вскоре он обнаружил глубокую траншею, пробороздившую дно, шириной в несколько метров, и поплыл вдоль нее. Траншея закончилась многометровым песчаным валом. Осмотрев его со всех сторон, Станислав убедился, что вал и траншея образовались здесь в результате удара днища подводной лодки. То, что после этого она смогла самостоятельно всплыть, показывало – полученные повреждения для атомохода оказались незначительными. Приняв это к сведению, Ворохов продолжил осмотр океанского дна…
Он делал все большие круги, но транспортировщик по-прежнему не попадался на глаза. Станислав вернулся к траншее, оставленной на дне подводной лодкой, и поплыл вдоль нее в противоположную сторону. «Песок… песок… какие-то камни… опять песок… – Ворохов пристально всматривался в проплывающее под ним океанское дно. – Еще одна каменная россыпь и снова все тот же песок…» На глубине ста метров, куда никогда не проникают солнечные лучи, где нет ни водорослей, ни кораллов, морское дно напоминает ландшафт безжизненной пустыни. Лишь донные черви да членистые многоножки изредка могут встретиться подводному исследователю. Но на глаза Станислава не попались даже они. И вот, когда командир разведгруппы «морских дьяволов» почти отчаялся отыскать протараненный американским атомоходом транспортировщик, он заметил впереди слабое свечение. Переключив двигатель буксировщика на полную мощность, Ворохов устремился к замеченному им проблеску света…
«Тритон» лежал на левом боку, наполовину зарывшись в донный грунт. Луч его тускнеющего прожектора едва пробивался сквозь висящие в воде частицы песка. Стекло защитного колпака покрылось трещинами. На правом борту обозначилась глубокая вмятина. Перо руля оказалось вырвано, а лопасти гребного винта смяты и покорежены. Но единственно значимым фактом для Станислава была судьба его друга. Направив свой фонарь на стеклянный колпак-обтекатель, Ворохов заглянул в кабину транспортировщика. Первое, что он увидел, – это заканчивающийся загубником шланг бортовой дыхательной системы, тот самый, который предназначался для дыхания оператора подводного аппарата. Теплившаяся у Станислава надежда растаяла окончательно. Выпустить изо рта загубник мог только мертвый или умирающий водолаз. Но когда Ворохов осветил тело полулежащего в кресле оператора Андрея Мамонтова, в его душе вновь вспыхнул огонек надежды. Андрей не двигался, но у него во рту находился загубник его собственного дыхательного аппарата. Станислав понял, что Андрей, разгадав намерение капитана «Атланта» протаранить транспортировщик, попытался покинуть кабину «Тритона», но не успел это сделать. «Андрей! Андрей! Ты слышишь меня?!» – мысленно закричал Ворохов и застучал по стеклу кабины. Мамонтов не шевелился. «Сейчас, Андрей, подожди», – продолжая мысленно разговаривать с другом, Станислав попробовал сдвинуть с кабины «Тритона» защитный колпак. Но, несмотря на его отчаянные усилия, тот не сдвинулся ни на сантиметр. Подсвечивая себе фонарем, Ворохов осмотрел внутренние запоры. Увы! Они "оказались закрыты. Ворохов попытался разбить стекло рукояткой ножа или расширить лезвием образовавшиеся на стекле трещины – все было тщетно…