— Понимаю.
— Да, эти каски и… этот орел со свастикой — ужасно. Но я потом поняла, что не все немцы — фашисты…
— Фашисты? — переспросил он удивленно. — У нас, по-моему, их вообще нет. Наци, хотите вы сказать?
— Ну да, это одно и то же.
— Разве? Я всегда думал, что это разные вещи, фашизм — это там, у Муссолини. Хотя, конечно, идеи в чем-то близки. Но простите, я вас перебил!
— Да, я просто хотела сказать, что позже научилась различать таких немцев от других, но ведь мундир носят все, не так ли? Поэтому он сам по себе ничего не означает, а к этой, — она почти коснулась пальцем эмблемы вермахта, вытканной над правым карманом его кителя, — к этой птичке я настолько привыкла, что… Есть вещи самые неприятные, вы понимаете, которые если видишь очень часто, то постепенно как-то перестаешь их замечать.
Дорнбергер, слушавший Людмилу очень внимательно, продолжал молча смотреть на нее еще с полминуты после того, как она умолкла.
— Ну что ж! — воскликнул он, словно вдруг спохватившись. — Тем лучше, будем осуществлять нашу программу…
Они прошли под аркой ворот, остановились. Перед ними, в торжественном и безлюдном великолепии, лежал парадный двор Цвингера — расчерченная дорожками стриженая зелень, фонтаны, барочная лепнина павильонов.
— Старик Иоахим гнал меня именно сюда, — сказал Дорнбергер, оглядываясь. — Стань, говорит, посередине, оглянись — и ты поймешь все убожество нашего времени. Не совсем, правда, понимаю, зачем для этого приходить в Цвингер… Итак! Если вы рассчитываете затащить меня туда, — он указал на внутренний фасад картинной галереи, — то я окажу стойкое сопротивление. Вечером мне уезжать, и единственный день…
— Я никак не могла бы вас затащить, — перебила она, — потому что галерея давно закрыта.
— Какое счастье. Представляете — в такую погоду ходить на цыпочках по всем этим залам и шепотом обмениваться благоговейными замечаниями: «Какой колорит!», «Ах, обратите внимание на композицию!».
— Не знаю, — сказала Людмила сухо. — Мне было интересно. Я еще успела в прошлом году, в мае… профессор меня провел как родственницу, посетителей уже не пускали, но он поговорил с главным куратором. Картины еще были на месте. Вы уезжаете сегодня?
— Сегодня вечером.
— На фронт?
— Э, нет, теперь мы прочно окопались в тылу. На фронте я свое уже отбарабанил.
— Профессор говорил, вы были в Сталинграде.
— Так точно, имел удовольствие.
— И на Украине тоже?
— Нет, прямо из Африки. Так куда мы пойдем?
— Я не знаю… Можно было бы просто погулять, но если вам трудно — с ногой…
— Трудновато, конечно, но я утешаю себя тем, что без ноги было бы еще труднее. Нет, с ней я уже освоился. Это как раз одна из тех неприятных вещей, о которых вы только что говорили: привыкнешь и перестаешь замечать. Хожу я охотно, во всяком случае мне это необходимо — указание врачей.