Болтая, они дошли до киоска, где продавали согревающие напитки, и стали в длинную очередь.
— Как поживает Гудрун? — спросила Людмила, вспомнив лагерную приятельницу Гейма.
— Поживает — это не совсем то слово, я бы сказал, — ответил он. — Но вообще, надеюсь, с ней все в порядке. Она ведь даже не успела особенно нагрешить — по нынешним-то масштабам!
— Не понимаю. Где она?
— Кто может сказать это с уверенностью? — Гейм пожал плечами. — В раю, надо полагать. Она погибла в ноябре — ну да, ровно через две недели после вашего визита в лагерь. Вы же слышали, был террористический налет на Аугсбург — потом даже Геббельс приезжал.
— Бедная девочка… Не зря, выходит, она так боялась. Что — весь лагерь разбомбили?
— Нет, лагерь цел. Дело в том, что она в тот вечер была у меня на Катариненгассе, и мы пошли в бункер. А бункер получил прямое попадание. Ну, некоторым удалось выбраться наружу, в том числе и нам, и наверху ее убило у меня на глазах…
Они едва успели выпить по стакану «глинтвейна», по вкусу похожего на горячий морс, как радио объявило о прибытии венского поезда, и в толпе ожидающих началось смятение. Гейм подхватил чемоданчик, и они тоже побежали. «Внимание, внимание, — хрипло каркал громкоговоритель под сводами вокзала, — скорый поезд Штутгарт — Вена прибывает на седьмую платформу, отъезжающим приготовить проездные документы…»
Длинные коричневые пульманы уже катились вдоль перрона, плавно замедляя ход. У дверей сразу образовалась свалка.
— Придется подождать, — сказал Гейм, — сейчас вас просто затопчут. Пока попрощаемся, Трудхен.
— Всего доброго, Джонни, — сказала Людмила. — Желаю тебе всего самого доброго и постарайся дожить до конца войны…
— Это, боюсь, будет не так просто, но я постараюсь, — заверил он. — Хотя бы ради того, чтобы уехать из этого сумасшедшего дома, этой проклятой взбесившейся Европы. К счастью, у меня есть родственники в Соединенных Штатах и даже, кажется, в Аргентине. Ну, идемте, я вам помогу забраться в Ноев ковчег…
Очутившись наконец в тамбуре, Людмила помахала Гейму рукой, получила в ответ меланхоличный воздушный поцелуй, и бравый фольксштурмист медленно поплыл назад вместе с перроном. Прижав к груди чемоданчик, Людмила стала пробираться в коридор, со страхом думая о предстоящем путешествии.
«Скорым» штутгартский поезд был лишь номинально — он то и дело останавливался, иногда подолгу простаивая на перегонах. Пассажиры, в большинстве военные, относились к этому философски, видно было, что они уже давно разучились спешить куда бы то ни было. Они ели, пили, удушливо воняли эрзац-сигаретами, рассказывали бородатые анекдоты про Геббельса. Людмила до полуночи простояла в коридоре, едва держась на ногах от духоты и усталости; потом какой-то подвыпивший артиллерист начал громко поносить своих камрадов, чьи свинячьи зады благополучно нежатся на мягком, тогда как за дверью купе торчит молодая женщина в трауре — явно вдова солдата. Камрады расчувствовались, освободили место и даже предложили угощение, от которого Людмила отказалась.