Я выругался.
— В доме сделалось ужасно тихо, и я не знала, куда ты делся! — объяснила она.
— Да я просто спал, идиотка! — рявкнул я.
— Ой! — сказала она. И снова принялась вести себя как смущенная школьница. Я слышал, как где-то за окном ее задние ноги трутся одна о другую. — Я ужасно извиняюсь, но я…
¦ — Опять голодная! — проворчал я. — Господи! Да ведь ты вчера вечером умяла целый сарай сена и сахарного тростника!
— Ну, козе тоже кое-что досталось… — виновато сказала слониха.
— Ладно, ладно, ладно! — сказал я и вышел на улицу: теперь дверь на улицу открывалась почему-то прямо из кухни.
Я прошел вдоль дома к сараю. Сарай был почти пуст, как ему и положено. Только в углу завалялся какой-то жалкий клочок. Когда я вошел, коза как раз исправляла это упущение.
— Пшла вон! — сказал я ей.
Коза, не переставая жевать, развернулась в мою сторону, явно собираясь встретить меня демоническим взглядом. Но тут она заметила, в каком я настроении. Клянусь, я видел, как она буквально на глазах передумала. Она послушно выбежала на улицу.
Я захлопнул дверь сарая.
— Слоновьей еды, — сказал я. — И куриной. И, кстати уж, козьей тоже.
Когда я снова отворил дверь, сарай был забит под потолок: там было сено, веники и большие брикеты комбикорма, которые я с трудом дотащил до кормушки.
— Ладно, — сказал я, зачерпывая ведром зерно, — и впредь позаботьтесь о том, чтобы сарай все время был так же полон, как сейчас, иначе я потребую объяснений. Понятно? Не вижу никакого смысла попусту хлопать дверью. Пусть слониха ест, сколько ей надо.
Потом я накормил кур и, все еще сердитый, потопал обратно к кухне, мечтая о кофе. По дороге я заметил куриное яйцо, отложенное на клумбе у стены дома, и подобрал его. ¦«Странно!» — подумал я. Я отчетливо помнил, что вчера вечером стена выглядела как ровная каменная кладка, отделанная светлым деревом. А теперь это была беленая штукатурка. Но мне так хотелось кофе, что я не стал об этом задумываться.
Я вошел в дом, положил яйцо в миску с маслом — я подумал, что, может, Романов ему обрадуется, — и наконец-то получил свой кофе. Но позавтракать не спеша, с толком, с расстановкой, как я собирался раньше, мне так и не удалось. То, что пришлось пробудиться так быстро, выбило меня из колеи. Я нервничал и все еще сердился. Я отрезал себе толстенный ломоть хлеба, намазал масла толщиной в палец и пошел проведать Романова. Я подумал, что лучше рассказать ему, как я отключил его жену.
Сейчас его квадратная белая спальня выглядела далеко не такой просторной. Окно как-то съежилось. И я мог бы поклясться, что промежутки между раскиданными по полу шмотками уменьшились вдвое с тех пор, как я был тут в последний раз. В утреннем свете Романов выглядел еще хуже. Волосы у него сделались липкими от пота, и лицо смотрелось ужасно, потому что коричневый загар стал желтым и из-под него проступала болезненная серость. Когда я склонился над ним, Романов не шевельнулся и глаз не открыл.