— Но ныне, независимо от закона, явилась правда Божия[55].
И уже повернувшись к стоящему чуть в отдалении, на противоположном краю площади, княжескому терему, продолжил страстное обличение рязанского князя:
— А ты что осуждаешь брата твоего? Или и ты, кто унижаешь брата твоего? Все мы предстанем на суд Христов[56].
Голос его неожиданно возвысился, стал зычным и могучим.
— Услышь, Господи, слова мои! Внемли гласу вопля моего! Ибо Ты Бог, не любящий беззакония; y Тебя не водворится злой. Нечестивые не пребудут пред очами Твоими: Ты ненавидишь всех, делающих беззаконие. Ты погубишь говорящих ложь; кровожадного и коварного гнушается Господь! Осуди их, Боже, да падут они от замыслов своих; по множеству нечестия их, отвергни их, ибо они возмутились против Тебя[57].
Казалось бы, с языка бродячего проповедника рекой лились только общие фразы, но каждый из горожан в ежеминутно прибывающей толпе прекрасно понимал, в чью сторону направлены стрелы обличения отца Николая, и одновременно ужасался и восхищался его речам. Безрассудной их смелости и впрямь оставалось только диву даваться, а у тех, кто представлял, обладая богатым воображением, что сотворит с ним князь Глеб, одновременно мороз по коже бежал.
От этого у людей появлялась еще большая уверенность в том, что устами именно этого кряжистого невысокого человека в черной, изрядно потрепанной и запыленной рясе, стоящего на ступенях храма, говорила истина. Ведь пред смертью не лгут, а в том, что его ожидала в самом скором времени лютая и мучительная кончина, никто не сомневался. Такого Глеб не простил бы и родному отцу, а уж какому-то там священнику тем паче. Слухи, темные и робкие, начавшие гулять чуть ли не с первого дня после возвращения Глеба с дружиной из-под Исад, почти на глазах у многолюдной толпы, омытые страстным проникновенным голосом отца Николая, обретали плоть, оказываясь ужасной страшной правдой, а тот продолжал все в том же духе:
— Услышь голос молений моих, когда я взываю к Тебе, когда поднимаю руки мои к святому храму Твоему. Воздай им по делам их, по злым поступкам их; по делам рук их воздай им; отдай им заслуженное ими[58].
Рокот в толпе продолжал нарастать, но недовольство не успело перейти в бунт — полусотня конных дружинников, появившаяся со стороны дороги, идущей от главных городских ворот прямиком к храму, приглушила на время настороженное ворчание людей. Они прямым ходом пробивались к храму, имея явную цель схватить дерзкого бродячего попа. Отец Николай, скрестив руки на груди, молча глядел на приближающихся, не делая ни малейшей попытки скрыться от воинов. Спасение пришло из толпы. Сразу чуть ли не десяток рук сдернули его с возвышения, на котором он находился, и, практически насильно, потащили прочь от всадников. Пока те продирались через неохотно расступающуюся толпу, отец Николай оказался уже на краю площади, увлекаемый за собой шустрыми мужиками к воротам близлежащего дома, принадлежащего, как оказалось, церковному златарю