— Все тихо, княже, — вынырнул откуда-то из темноты боярин Онуфрий. — Никто ничего не ведает.
— А все ли упреждены... о завтрашнем? — поинтересовался Константин.
— Не изволь беспокоиться, княже, — оскалился Онуфрий. — Кому надо — знают, а остальные вои как все будут поступать. Епифана только я что-то не вижу.
— Я его послал кое-куда. К утру будет, — нетерпеливо отмахнулся Константин. — Ты о деле говори. Из моих воев кому тайну доверил?
— Епифану не сказывал, ну да ты сам, поди, его упредил давно. А из прочих Изибор Березовый Меч, Гремислав, ну и еще там с десяток все знают. Афонькy Лучника в тридцати шагах от шатра поставлю да еще с ним пяток стрелков метких. Это на случай, ежели кто оттуда все-таки вырвется. Не сомневайся, ни один не уйдет. — И Онуфрий обнажил в волчьей улыбке крепкие желтые зубы.
— Добро, — кивнул согласно Константин и распорядился: — Вместе с Епифаном пусть еще человечка три-четыре в шатер войдут. Ну, хоть те же Изибор с Гремиславом, да с ними еще парочка.
— Так все войдут, как только князь Глеб знак подаст, — возразил недоуменно Онуфрий. — Зачем же раньше времени их засылать? Те и насторожиться могут.
— Ерунда. Все равно они ничего уже не сделают, — не стал слушать его доводы Константин и, повысив голос чуть ли не до крика, добавил: — Мне зато спокойнее будет. Ясно тебе?! И пусть делают все так, как я. Упреди!
— Сделаем, княже, — согнулся в поклоне Онуфрий, не желая перечить.
— Я спать пойду. Поутру поднимешь, — бросил Константин уже потише, остывая от внезапной вспышки гнева, и направился к своему шатру.
— Боится, — торжествующе констатировал Онуфрий и, ухмыльнувшись, направился к одному из костров, где чуть ли не в одиночестве — недолюбливали в дружине этого воя за его нелюдимость и излишнюю жестокость — сидел Гремислав.
Константин долго лежал у себя в шатре и никак не мог заснуть. Лишь ближе к утру веки его начали слипаться, усталость все же дала о себе знать, и он погрузился в короткое небытие. Впрочем, вскоре его уже будил тоненьким голоском сухопарый невысокий мужичонка со столь редкой растительностью на лице, что отдельные волоски выглядели совершенно неестественно, производя впечатление, будто кто-то неведомый взял да и натыкал их в одночасье на гладко выбритый подбородок, будто молодые побеги деревьев среди пустыни. Такого лица не забудешь, даже если всего один раз повидаешь. Помнил его и Константин. Это именно о нем, Афоньке Лучнике, уважительно отзывался Ратьша, проводя дружинный смотр:
— С мечом он, конечно, жидковат. Сила не та, да и трусоват порой. С сабелькой тоже не привычен орудовать. Зато как лучнику ему цены нет. Для него белке в глаз на полперестрела попасть — плевое дело.