— Да, здание действительно выглядит лучше, — заметила Анастасия.
— Да, — кисло согласился Каспар. — Так и должно быть, хотя на восстановление мне пришлось потратить довольно много денег, зато Альтдорфу это не стоило ни медного пфеннига.
Даже фонтан отскребли от грязи и ржавчины, и солнечные зайчики, отражаясь в начищенной бронзе, играли на лице херувима и плясали в струе чистой воды, льющейся из его чаши. Посол сошел с козел и быстро обогнул телегу, чтобы предложить руку Анастасии.
Женщина грациозно соскользнула на землю, не обратив внимания на протянутую руку, предпочтя опереться на плечи мужчины. Оказавшись на мостовой, она улыбнулась Каспару.
— Итак? — сказала она, снова сплетая свои пальцы с его.
Увидев прибывшего посла, часовые промаршировали от крыльца к воротам.
Перед воротами Каспар заметил какой-то красный сверток, скрытый от взглядов тех, кто находился внутри, кованым кружевом у основания решетки. Когда стражники подошли к воротам, посол присел на корточки и ткнул узел пальцем в перчатке.
Едва он начал разворачивать «гостинец», из складок ткани в лицо ударила жуткая вонь.
Материя напоминала длинный шарф или малиновый кушак, который обычно носили кислевские бояре. Чем дальше он разматывал ее, тем сильнее становилось зловоние, но это не остановило посла.
Упрямство, извращенное любопытство и страшное подозрение заставили его завершить работу. Наконец содержимое свертка-кушака легло на булыжники мостовой. Анастасия закричала.
Каспар молча смотрел на коллекцию из четырех человеческих сердец.
II
Лубянский госпиталь был построен более двухсот лет назад у восточной стены города царем Алексеем после Великой Войны против Хаоса. Слишком много людей без нужды умирали от ран, полученных в боях, и Алексей решил основать в Кислёве лучшую во всем Старом Свете больницу для излечения страдальцев, больницу, которой можно бы было гордиться.
После завершения строительства жрицы Шалльи благословили стены здания, и на какое-то время Лубянка действительно стала домом для раненых и травмированных ужасами войны. Впрочем, госпиталь давно уже превратился в свалку больных, сумасшедших и искалеченных войной людей. Целые этажи были посвящены процессу умирания, там лежали те, чьи ранения были несовместимы с жизнью, и не важно, что нанесло им смертельный удар — топор или годы, — им оставалось только гнить, проводя свои последние часы в невыносимых мучениях.
Справедливости ради надо сказать, что страдание любит компанию, и Лубянка стала настоящим магнитом для всех, кто так или иначе чего-то лишился. Сироты, бездомные, больные и безумные находили приют в этих стенах, в здании, чей черный каменный фасад и остроконечные башенки служили мрачным напоминанием о судьбе тех, кто сдался и пал физически и морально. Матери утихомиривали непослушных детей угрозой отправить их в эту угрюмую больницу, словно вынырнувшую из ночного кошмара, а раненые солдаты молились о том, чтобы боги избавили их от Лубянки.