- Я сейчас лампу зажгу, - поспешно заговорила она, смутясь еще больше от зоркого взгляда Красильщикова, и кинулась к лампочке над столом. - Вас сам Бог послал, что бы я тут делала одна, - певуче говорила она, поднявшись на цыпочки и неловко вытягивая из зубчатой решетки лампочки, из ее жестяного кружка, стекло.
Красильщиков зажег другую спичку, глядя на ее вытянувшуюся и изогнувшуюся фигурку.
- Погоди, не надо, - вдруг сказал он, бросая спичку, и взял ее за талию. Постой, повернись-ка на минутку ко мне...
Она со страхом глянула на него через плечо, уронила руки и повернулась. Он притянул ее к себе, - она не вырывалась, только дико и удивленно откинула голову назад. Он сверху, прямо и твердо заглянул сквозь сумрак в глаза ей и засмеялся:
- Еще пуще испугалась?
- Василь Ликсеич... - пробормотала она умоляюще и потянулась из его рук.
- Погоди. Разве я тебе не нравлюсь? Ведь знаю, всегда рада, когда я заезжаю.
- Лучше вас на свете нету, - выговорила она тихо и горячо.
- Ну вот видишь...
Он длительно поцеловал ее в губы, и руки его скользнули ниже.
- Василь Ликсеич... за-ради Христа... Вы забыли, ваша лошадь так и осталась под крыльцом... папаша заедут... Ах, не надо!
Через полчаса он вышел из избы, отвел лошадь во двор, поставил ее под навес, снял с нее уздечку, задал ей мокрой накошенной травы из телеги, стоявшей посреди двора, и вернулся, глядя на спокойные звезды в расчистившемся небе. В жаркую темноту тихой избы все еще заглядывали с разных сторон слабые, далекие зарницы. Она лежала на нарах, вся сжавшись, уткнув голову в грудь, горячо наплакавшись от ужаса, восторга и внезапности того, что случилось. Он поцеловал ее мокрую, соленую от слез щеку, лег навзничь и положил ее голову к себе на плечо, правой рукой держа папиросу. Она лежала смирно, молча, он, куря, ласково и рассеянно приглаживал левой рукой ее волосы, щекотавшие ему подбородок... Потом она сразу заснула. Он лежал, глядя в темноту, и самодовольно усмехался: "А папаша в город уехали..." Вот тебе и уехали! Скверно, он все сразу поймет - такой сухенький и быстрый старичок в серенькой поддевочке, борода белоснежная, а густые брови еще совсем черные, взгляд необыкновенно живой, говорит, когда пьян, без умолку, а все видит насквозь...
Он без сна слежал до того часа, когда темнота избы стала слабо светлеть посередине, между потолком и полом. Повернув голову, он видел зеленовато белеющий за окнами восток и уже различал в сумраке угла над столом большой образ угодника в церковном облачении, его поднятую благословляющую руку и непреклонно грозный взгляд. Он посмотрел на нее: лежит, все так же свернувшись, поджав ноги, все забыла во сне! Милая и жалкая девчонка...