— Тётя Клара?
Восемь пар глаз — соседские ребятишки вперемежку с собственными. Сбились кучками, натащили цветасто-лоскутных одеял, подушек, устроили гнёзда и крепости — самые надёжные крепости в мире, защиту от детских страхов.
— Потом… — Клара обвела детвору взглядом: — Потом всё устроилось. Всё кончилось хорошо.
— Как? Ну тетя Клара, ну как же? Скажи, ну, пожалуйста!
— Они встретились, все вместе. — Глаза чародейки неотрывно смотрели на пламенеющие угли. — Под голубым небом, только лёгкие облачка набежали. Трава зеленела, а роса холодила босые ноги. Над озером… над озером собрался туман, там плясали водяницы, не боясь рассвета. Они выходили из мглы, скрывшей заливные луга, миновали мокрые ветлы. Дорога поднималась в гору, вела на широкий холм, расплывшийся, словно хлеб у дурного пекаря. Там виднелся…
— Замок!
— Нет, Зося, то был постоялый двор, большой, шумный и весёлый. Потому что его хозяин был сам большим, шумным и весёлым. И очень любил гостей. Всяких. Даже тех, кто безобразничал — в меру, конечно, — поспешно добавила Клара. — Безобразничал весело, конечно же. Никого не обижая и не буяня зло…
Рассказ лился, превращался в сон, пробирался прихотливыми тропками, возвращался обратно, к «настоящему», но больше следуя привидевшемуся, открывшемуся внезапно, словно сквозь нежданно распахнувшееся окно.
Клара рассказывала, уже не детишкам, не прислонившемуся к косяку двери Сфайрату — себе самой. Детворе подавай приключения, и обычно Клара на ходу придумывала что-то, о добрых драконах и безмозглых зомби, морских кровожадных чудовищах и злобных правителях. Но сегодня всё совсем другое.
И ребятня слушает. Вовсе не о приключениях и подвигах, что случается нечасто.
…Из мокрого тумана на солнечный свет. Там, где перекликаются птахи, а воробьи деловито купаются в песке, словно собираясь на великосветский раут. Он бредёт, впитывая тепло всей кожей, держа свою спутницу за руку. Настоящую руку, живую, обманчиво-мягкую, и даже натёртые рукоятями сабель мозоли куда-то исчезли.
Неподалеку в озёрных туманах плещутся водяницы. Заметили их, замерли, уставившись огромными глазищами. Замолчали. Пялятся.
Что ж, смотрите. За погляд денег не берут.
На трактирной вывеске — обнявшиеся орк и гном, оба с пивными кружками, коронованными густой пеной.
Дверь распахивается, на пороге появляется хозяин, огромный, в кожаном фартуке, лысый.
— Ну, наконец-то! — громыхает он, протягивая ручищу. — Как добрались? Легка ль была дорога? Туман да мгла — трудно пришлось? Вижу, что не заплутали, молодцы.
— Твоим, хозяин, словом подпирались, — улыбаясь, негромко произносит коротко стриженная девушка в лихо сбитом набок берете. — А туман… что ж туман. Горько только поначалу. Потом, когда руки встретятся, уже ничего.