– И поэтому ты убегаешь, поджав хвост, как побитая собака?
Такой юный и уже такой озлобленный.Клер изо всех сил вцепилась пальцами ему в плечи и вскинула голову, чтобы заглянуть прямо в его рассерженное мальчишеское лицо.
– Не смей так со мной разговаривать! Твой отец наделал много ошибок, слишком много, но он... – Клер увидела горечь в глазах сына, и что-то внутри у нее сломалось – ненадежная плотина, которую она с таким трудом пыталась возвести. – О, Шон...
Его тело оставалось напряженным и неподвижным, но Клер все-таки обняла его. Ей хотелось дать себе волю и разрыдаться. Увы, такую роскошь она не могла себе позволить.
– Прости меня, милый, – прошептала она. – Прости. Прости. Мне так жаль...
Шон стоял неподвижно, как статуя. Он так и не обнял ее в ответ, и Клер медленно разжала руки.
– Ладно, мама. Это ведь не твоя вина, так? Ты... Ведь не ты же толкнула его на это! – Шон отвернулся, мучительно покраснев.
Недвусмысленный намек в его словах бомбой разорвался в голове Клер. Сотни и тысячи раз она задавала себе тот же вопрос. Может, у нее чего-то не хватает по женской части, и она не способна удержать мужчину? Своего мужа. Какая злая шутка! В глубине души она знала, что ей не в чем себя винить. О, если бы только она раньше спохватилась! Тогда злобные сплетни и пересуды, гнусные обвинения, мучительные сомнения, выворачивающие душу наизнанку, не коснулись бы ее детей. Всю свою взрослую жизнь она стремилась к одному: оградить их.
– Конечно, нет, – ответила Клер дрожащим голосом. – Я знаю, как тебе тяжело. Поверь, это тяжело и для меня. Но, я думаю, всем нам будет лучше – и тебе, и мне, и Саманте, – если мы все начнем сначала где-нибудь в другом месте.
– Мы не должны прятаться. – Взгляд Шона бьи по-прежнему суров, и видел он куда, дальше, чем полагалось бы мальчишке его возраста. – Правда нас везде найдет. Даже в каком-то захолустном городишке в твоем гребаном Орегоне.
Потирая разболевшийся затылок, Клер покачала головой.
– Я знаю. Но к тому времени мы будем сильнее и...
– Ма!
Дверь, скрипнув, распахнулась, и Саманта влетела в комнату. В свои двенадцать лет она выглядела несколько угловатой, руки и ноги казались слишком длинными, в ней пока не было ничего женственного. Вот уже год, как Саманта надеялась отрастить что-нибудь спереди, но крошечные бутончики не заполняли даже нулевого лифчика, который она стеснялась носить. Многие девочки из ее класса уже вполне развились, в раздевалке только и было разговоров, кто носит чашки В и С, а ей вот не повезло дорасти даже до А. Для Саманты это было несчастьем, но ее более умудренная жизнью мать благодарила за это бога. В конце концов, некоторые цветы распускаются поздно, и Клер считала, что чем позже, тем лучше.