– Молчите, Пионтковский. Ведь это ничему не поможет! – крикнул Швиль.
Однако все его усилия были бесполезны. Плачущий опустился на матрац, зарыл голову в грязную подушку и продолжал плакать.
– Оставьте его, – сказал Ронделль, – ведь в конце концов все равно, как мы умрем, со слезами или с песней.
– Тогда лучше давайте петь, Ронделль. Нам нужно было бы в сущности помолиться, но для молитвы мы слишком пьяны.
– Вы правы, Швиль, давайте петь.
Два хриплых, разбитых мужских голоса, сопровождаемые исступленными рыданиями Пионтковского, диссонансом звучали в тишине гробницы. Каждый пел свои любимые песни, не обращая внимания на другого.
Это нельзя было даже назвать пением: это было скорее стоном, предсмертным криком, последним актом отчаяния. Приближалась смерть, и ее надо было встретить веселее, уцепиться за иллюзию, дававшую какое-то подобие веселой жизни. Один пел по-немецки, другой по-английски, третий лежал на матраце и плакал. Слезы – это песня всех людей в горе, песня, которую никто не учил и которую человек знает уже со своего появления на свет.
Ронделль неожиданно замолчал, остановившись посередине строфы.
– Швиль! – громко крикнул он, чтобы заглушить голос поющего.
– В чем дело, Ронделль? – Швиль невольно прекратил пение, как будто очнувшись от глубокого сна.
– Швиль, мне пришла в голову мысль, замечательная мысль, – вдохновенно произнес Ронделль и довольный ударил себя кулаком по обнаженной груди.
– Какая мысль? – недоверчиво спросил Швиль. Пионтковский тоже утих и повернул к Ронделлю распухшее от слез и перепачканное лицо.
– Мы покончим с собой. Все! Одновременно! Мы споем еще хорошую прощальную песню, выпьем бутылку и покончим. В конце концов хоть то маленькое удовольствие, что сами покончим с собой. Ну, как бы это объяснить, эгоистическое удовлетворение собственника. Ха!-ха!-ха!
– Он прав. Сделаем так, – сразу согласился Пионтковский и, совсем успокоившись, сел на ящик.
– Ну, что вы скажете об этом, Швиль? Смерть по приказу! Я обещаю сказать еще торжественную прощальную речь, господа. Стоп, да у нас еще есть граммофон, он тоже должен помочь. Мы умрем с музыкой.
– Ха!-ха!-ха! Прекрасная мысль, на самом деле. Это будет оригинально, мы все будем лежать мертвые, свечи горят, свечи будут еще жить некоторое время после нас. Мы лежим мертвыми, а граммофонная пластинка продолжает крутиться, как будто ничего не случилось. Хо-хо-хо! Интересно, господа! Я гений! Я совсем не знал, что я тоже поэт, на самом деле! Мои художественные наклонности выявились только перед смертью. Вы молчите, милый Швиль? Вы предпочитаете подохнуть постепенно? Кислород приближается к концу, а трупы наших товарищей совсем обнаглели.