– Ха-ха, у вас назначено что-нибудь на сегодня? – расхохотался Ронделль.
Швиль тоже не мог удержаться от улыбки, настолько смешным казался здесь этот вопрос. Пионтковский продолжал оставаться серьезным: по-видимому, он сам прилагал сейчас усилия для того, чтобы вспомнить, действительно ли он задал этот вопрос. Его мысли кружились в беспорядочном хороводе, затрагивая то одно, то другое.
Одна бутылка осушалась за другой, причем каждую пустую Ронделль с горьким удовлетворением швырял об стену. Но опьянение, к которому они все стремились, не приходило. Совсем наоборот: подавленность возрастала с каждой новой бутылкой. Их головы опускались, глаза закрывались сами собой. Разве это не походило на окаменение? Нет, каждое мгновение могло что-то случиться: разразиться истерика или что-нибудь подобное. Что-то грозное висело в воздухе. Страх, отчаяние и бессилие овладело ими.
Ронделль первым понял положение и дал каждому револьвер.
– С меня хватит, – мрачно сказал он. – Чем дольше мы ждем, тем меньше сил. Адью, Швиль, простите мне, ну, да вы знаете, не будем снова касаться этого, все равно, – и с этими словами он протянул археологу руку.
– Простите мне тоже, Ронделль, – ответил ему
Швиль крепким пожатием.
– Ну, дорогой Пионтковский, – повернулся Ронделль к врачу, – сервус!
Пионтковский с трудом поднял руку.
– Завещание инженера Аргунова пропало, а? – спросил Швиль доктора.
– Да, но если ей повезет, она еще найдет его. Прощайте навсегда, Швиль.
– Прощайте навсегда, доктор.
Каждый положил палец на курок револьвера. Граммофон играл старинный вальс. Со стен и потолков на сидящих смотрели изречения седой древности, пламя свечей тихо трещало, как будто молилось за них.
– Раз, – сказал Ронделль.
Пионтковский вздрогнул, Швиль тупо смотрел на дуло револьвера.
– Два, – сорвалось с уст англичанина как смертный приговор. Все трое умоляюще и испуганно посмотрели друг на друга, как будто хотели еще помочь чем-нибудь. Потом они медленно приставили дуло к виску, только Пионтковский приложил его к сердцу. Ронделль открыл уже рот, чтобы выговорить последнее слово, как вдруг они испуганно бросили револьверы на стол, потому что в мертвенной тишине услышали далекий стук. Да, это не было галлюцинацией, не было сном, кто-то стучал в железную дверь выхода.
– Мы спасены! – дико закричал Пионтковский и, вскочив бросился в коридор, засыпанный песком, а оттуда прополз к двери, рыдая от радости. Ронделль и Швиль вопросительно посмотрели друг на друга.
– Марлен не могла все-таки решиться на то, чтобы убить нас, – сказал наконец Ронделль с влажными от радости глазами. Он тоже выбежал в коридор и подполз к двери. Швиль последним пришел в себя. Он уже простился с жизнью, все мысли были выключены. Только постепенно он возвращался к действительности. Свечи горели, граммофон играл, значит, это не было потусторонним миром; он находился еще по эту сторону, и ему вдруг все стало ясно. Он громко и радостно крикнул и бросился к выходу, откуда все сильнее и сильнее доносились удары молотка.