Китти поджала губы. Она была еще очень молода, но камеристкой Таунсенд служила достаточно долго, чтобы знать – сейчас лучше не задавать вопросов.
– Я пошлю какую-нибудь другую девушку, если вы не возражаете, чтобы Его величеству не пришлось ждать по моей вине.
Эти слова пришли Китти на ум спустя три дня, когда Таунсенд влетела в спальню голубых с золотом апартаментов, предоставленных ей в южном крыле Версальского дворца, над галереей принцев. Она выглядела как гневный ангел в своем белом атласном платье, из разрезов которого красиво выглядывали светло-голубые нижние юбки. Ее прелестную головку украшала пудреная прическа с искусно вплетенными перьями и жемчугом, но ее голубые глаза пылали гневом.
Китти, стоя на коленях перед бельевым шкафом, спросила:
– Вам все еще не дали аудиенцию?
Таунсенд молча покачала головой. Выпрямившись, Китти поспешила к гардеробу. Этикет требовал, чтобы дама появлялась при Дворе в соответствующих утренних, дневных и вечерних туалетах, и леди Войн пора было переодеваться.
– Не понимаю, почему Его величеству так не терпелось сперва пригласить, а потом заставлять вас ждать.
Таунсенд не ответила. Подойдя к зеркалу, она начала яростно выдергивать перья, украшавшие прическу, а когда ей не удалось сразу освободиться от них, села на скамеечку и, закрыв лицо руками, расплакалась. Китти тотчас подбежала, вытащила перья, затем принялась отстегивать драгоценности и освобождать свою госпожу от платья ласковыми движениями, которые, может, и не очень помогали, но наверняка успокаивали.
«Это невыносимое ожидание, – думала Таунсенд, – так расстраивает. Бесконечно долгие часы стояния в переполненном зале, пока королю Франции вздумается пригласить вас к себе». Ритуалы посещений, нескончаемая череда которых, видимо, определяла весь ход жизни в Версале. Три долгих дня она и Монкриф ожидали, когда их допустят в кабинет короля, при этом ничего не делая и никуда не отлучаясь, потому что им обоим следовало быть наготове в то мгновение, когда их пригласят. Более того, Таунсенд с огорчением узнала, что не вправе нигде появиться – ни в театре, ни в опере, на ужине или обеде, скачках или охоте, – пока не будет официально представлена Людовику и его Двору.
А король был просто недосягаем, ибо на целые дни уединялся с министрами и советниками, был на встречах с Генеральными штатами, где, как говорят, представители третьего сословия все больше ожесточались против него. После этого он, как правило, удалялся в Малый Трианон оплакивать потерю своего старшего сына, дофина, скончавшегося менее двух недель назад от пневмонии.