Каскариллья на мгновение умолк, и Норис, которая при последних его фразах побледнела, бессильная победить чувство смутного страха, ее охватывающего, уставилась на него растерянным, расширенным от тревоги взглядом. Ей удалось, однако, на минуту подавить свое волнение.
– И тогда? – повторила она с дрожью в голосе, которому напрасно пыталась придать насмешливый тон.
Каскариллья отыскал глазами глаза Норис и невидимой магнетической силой взгляда приковал к себе взгляд молодой женщины.
– И тогда… – продолжал он, понижая голос, но отчеканивая каждое слово со спокойствием и простотой, – тогда… вам должно быть ясным, почему нет здесь графа Мирабелли и почему вместо него являюсь я…
Норис испустила сдавленный крик. Сделала попытку подняться, словно собираясь бежать, но ноги отказывались служить.
– Боже мой! Вор! – пролепетала она, сжимая трепещущими руками лихорадочно бьющиеся виски.
Каскариллья не двинулся с маленького кресла, на котором сидел. Молчал, склонив голову, точно в этой комнате он был один, отдаваясь на свободе водовороту мыслей.
Драматическое молчание, водворившееся между ними, нарушалось лишь легким шуршанием двух ночных бабочек, пробравшихся в комнату через шторы окна и кружившихся в безумной пляске вокруг укрепленной на потолке электрической лампочки.
Норис вздрогнула и, опомнившись, взглянула на Каскариллью.
После его последних слов она ждала немедленного нападения, ждала, что ее схватят, скрутят, может быть, убьют, если она осмелится сопротивляться или звать на помощь.
Каскариллья оставался неподвижен, с согнутой спиной, точно забыв о ней и о ее страхе.
В тот же момент он поднял взгляд и глаза их снова встретились.
Во взгляде его было столько горечи и грусти, что Норис почувствовала, как вдруг исчез ее страх, и волна темных противоречивых чувств, в которых она не могла разобраться, нахлынула на нее.
– Я… не… вор, синьора, – произнес медленно Каскариллья.
– Боже мой! – воскликнула она, поднимаясь, в безотчетном порыве. – Кто же вы такой? И чего вам нужно? Говорите! Говорите!
Каскариллья провел рукой по лбу, оправляя спустившиеся вниз волосы.
– Не вор, по крайней мере в том смысле, в каком обычно принято употреблять это слово…
Его голос звучал торжественно и проникновенно, точно прорывался из каких-то сокровенных источников нежности, похороненных глубоко на дне души.
Норис растерялась.
– Но… ваша речь… ваше присутствие… мое письмо…
– Странная, причудливая идея, – сказал Каскариллья, – пришла мне в голову после того, как я выслушал объяснение ваше с вашим мужем…
Смятение и испуг снова овладели Норис.