– Правда? Что ж… Это хорошо… – протянул Тапиока по виду равнодушно, но в глубине души довольный, что здоровье его не внушает тех опасений, которые возникли у него под впечатлением докторского усердия.
У дверей камеры доктор, воспользовавшись минутным отдалением присутствовавшего при его визите надзирателя, добавил:
– Вы видите, голубчик, что я пользовал вас со всем вниманием… словно брата родного… Кстати, – продолжал он, снова подходя к Тапиоке, – я забыл дать вам…
Тапиока удивленно посмотрел на доктора. Тот сунул руку в боковой карман сюртука, вытащил бумажник и достал из него визитную карточку, на которой торопливо написал несколько слов.
– Это что ж такое? – спросил Тапиока, машинально беря карточку, которую врач совал ему в руки.
– Адрес мой… на случай, если захотите обо мне вспомнить… там… на воле… Ну всего-всего вам хорошего.
Тапиока снова задремал. Минут через десять его вновь разбудили.
Это был тюремный смотритель, пришедший осведомиться, не нуждается ли в чем-нибудь заключенный.
При внезапном пробуждении Тапиока сильно ударился локтем о деревянные нары.
– Ах, грех какой! Больно, что ли? – участливо спросил смотритель… – Может быть, еще одеяло подослать?
– Отчего ж, можно, – отозвался Тапиока, все тело которого затекло.
Принесли три одеяла и две подушки, и смотритель сам их устроил, словно он был сиделкой. Тапиока растянулся с наслаждением.
– Ну, спокойно почивать, – пожелал ему смотритель, в последний раз оправляя складку одеяла.
– И вам так же. Смотритель повернулся к выходу.
– Эх, – прибавил он прежде, чем затворить дверь. – А вот я… так не добыл… трех миллионов…
И вздохнул.
Тапиока так чудесно чувствовал себя среди одеял и подушек, что утратил всякую охоту ворочаться.
Спустя несколько часов такого блаженного покоя он услыхал, как дверной замок осторожно скрипнул и кто-то пошевелил его кровать.
Он открыл глаза.
Перед ним в несколько подобострастной позе стоял другой надзиратель.
Тапиока собирался опять задремать, как вдруг заметил позади смотрителя какую-то бабищу, толстую и жирную, как нормандская лошадь.
– Наша тюремная лавочница, – пояснил смотритель с лукавой улыбкой.
– Ага, – пробурчал Тапиока, который прежде всего хотел спать.
Но женщина придвинулась к нему, как гора к Магомету.
– Не узнаешь меня? – произнесла она голосом, от которого заколыхалась паутина в углах камеры.
Смотритель тем временем скромно ретировался.
– Я – Пия… – продолжала женщина, фамильярно усаживаясь на кровать прямо Тапиоке на ноги.
– Какая Пия? – спросил тот.
– Ну, Пия… из «Золотого Лебедя»… Аль забыл. Еще макароны мы с тобой устраивали… на дантистовы денежки… Неужели не помнишь? А славно было выпито… Да, погуляли… А теперь вот третий год здесь лавочницей…