– Не падай, – прошептала Катье, нарушая царящую вокруг тишину. – Не падай. Докажи, что можно удержаться на краю пропасти.
В ответ со стены посыпались камешки. Катье выбежала и заскользила по грязной тропинке, оставив позади свое сердце.
Бекет проснулся от визгливого скрежета камней. В следующую секунду он был уже на ногах со шпагой в руке. Ее нет! Мешок тоже исчез.
Ушла, бросила!
Осознание потери вонзилось в него, как удар шпаги. Господи Иисусе! Минувшей ночью в душе сиял свет, зажженный ею. Даже в юности, до Вены, он не ощущал такого счастья. А теперь...
Ледяной покров внутри опять окреп.
Бекет натянул ботфорты и выбежал. Ее следы четко виднелись на тропинке, пересекающей сад. Он пошел по ним. Вот здесь она поскользнулась, здесь оступилась, а тут свернула к церкви аббатства. Размахивая шпагой, он влетел внутрь.
– Мадам!
Тишина. Шорох ветки и камешков.
– Ты думал, это будет так просто? – повторил он ее слова, сказанные давным-давно у повозки на дороге в Ауденарде.
Громкий надтреснутый скрип дуба ответил ему. Глыба отвалилась от стены нефа и рухнула, проделав трещину в фундаменте. Потом упала другая, третья – с ужасающим грохотом и шипением пыли. Бекет отскочил. Дубовая ветвь в мужскую ляжку толщиной грянулась об пол в нескольких сантиметрах от него. Он яростно взмахнул шпагой и одним ударом рассек ее надвое.
Где же Онцелус? Лиз теребила оборки платья, сидя в темном углу музыкальной гостиной и слушая, как мужской голос в сопровождении клавесина исполняет «Младой пастух Тирсит». Час поздний, в гостиной почти никого не осталось.
Он рассердился? Уже три дня прошло с тех пор, как он послал ее поговорить с Катье. Когда она вернулась к себе, его уже не было, и с тех пор он не появлялся.
Он не может знать, что она пока не сказала сестре о его новом условии: лекарство для Петера в обмен на голову английского полковника. Она не хотела и боялась его ослушаться, но что же делать, если он не понимает Катье? Сестра беспрестанно шлет ей записочки, но она оставляет их без ответа и старательно избегает ее.
Англичанин ничего для нее не значит. Прикажи ей Онцелус, она бы нарезала ремней из его кожи. Но Катье... Лиз пожала плечами. Может, оттого что однажды, очень давно, еще до отчима, до того, как внутри у нее разгорелся этот огонь, они были сестрами.
Не заставляй меня страдать! Ах, я попался в сети...
У певца был приятный тенор, но сентиментальные слова вызвали у нее на губах горькую усмешку. Она поерзала на неудобном стуле и подумала об Онцелусе, о том, что он может с ней сделать. Вспомнила его силу и содрогнулась от сосущего голода. Между ног ощущался непроходящий зуд, и она крепко сжала колени, отчего зуд только усилился. Она не видит, не слышит, не чувствует ничего, кроме Онцелуса... Mon dieu!