Разум Лиз туманился от желания. Только он умел заставить ее так чувствовать, только он мог полностью, безраздельно подчинить своей власти. Поначалу это ее тревожило, но теперь она привыкла.
Онцелус, придавив руками голову Лиз, вынудил ее опуститься на колени.
Черный шелковый халат распростерся у ее ног. Онцелус глядел на нее сверху; солнце золотило его мускулистый торс.
– Теперь, – шептал он, – я добьюсь того, в чем прежде он отказывал мне.
Лиз обхватила его колени. Перебирая шелк шаровар, кончики пальцев поднялись выше, к бедрам, ягодицам.
– Он будет стоять передо мной, как ты сейчас, и умолять, чтобы я сохранил ему жизнь.
Лиз потерлась лицом о внутреннюю поверхность его бедра, оставив языком мокрый след на черном шелке. Он прижал ее голову к фаллосу, выпирающему из-под шаровар, и начал медленно, ритмично раскачивать бедрами.
– А я... – голос его звучал низко, тягуче, – я откажу ему.
Кончиком языка Лиз прошлась по всей длине твердого цилиндра. Натянула ткань, чтобы обрисовать его еще плотнее. Облизала один мужской мешочек, затем другой. Ощущение гладкого шелка, елозящего по твердокаменному стволу, добавляло остроты желанию, раздирающему развилку ее тела. Она уткнулась в жаркий пах, захватила губами восстание его плоти.
Он поднял ее за локти. Накрепко придавив к своему телу, ощупал ее сквозь юбку своим острием. Снова поцеловал, ввинчиваясь в рот.
– Ты когда-нибудь видела смерть? – прошептал он, почти не отлепляя губ.
Она задрожала. Он обнимал ее ягодицы, шурша шелком о полотно. Его пальцы обследовали впадину меж выпуклостями ее зада, а зубы прикусили нижнюю губу и втянули ее к нему в рот.
– Если палач знает свое дело, человек может умирать долго и медленно. Утонченно-медленно.
Веки ее затрепетали, она вдохнула горячую струю его дыхания.
– Когда я наконец изловлю Торна, то дам тебе полюбоваться на его агонию.
Лиз стонала, ввергнутая в пучину его власти над ней. Он неторопливо провел ее пальцами по своим бедрам, потом поднес их к паху. Он управлял ее прикосновениями, и сам двигался им в такт. Она целовала и покусывала его грудь.
Одна рука Онцелуса, задрав юбку, погружалась во влажный соболий мех над ее лоном, другая потянула за набухший сосок левой груди.
– Только помани их обещанием свободы, – продолжал он, – и все они станут умолять тебя.
Пальцы его скрылись у нее между ног, и Лиз отчаянно заверещала.
– Даже когда ты сжимаешь руки у них на горле, когда чувствуешь последние удары их сердца, они все еще надеются тронуть тебя мольбами о милосердии.
Пульсирующий жар в ее теле нарастал от контраста двух ощущений: костистых пальцев на груди и дразнящих – под юбкой.