Снаружи сверкнула молния и раскатился гром. Бекет присел рядом, накрыл ее руку своей.
– И женщине? – спросил он.
От простого прикосновения его пальцев Катье вдруг показалось, что годы, прожитые в Сен-Бенуа, отодвинулись куда-то очень далеко в прошлое.
– Женщине, жене, вдове, матери... Все это одно и то же.
– Разве?
Она не ответила, и он убрал руку.
– Мне кажется, нам обоим в жизни довелось сражаться.
– И мы оба устали, полковник, – тихо подтвердила она, ощущая кожей тепло его руки.
– Душой и телом.
Торн отошел к маленькому водопаду, плеснул себе в лицо, провел руками по волосам.
Несмотря на промозглую сырость пещеры, в теле Катье разгоралось яркое пламя. Интересно, каково, просыпаясь, чувствовать на шее эти волосы? Филипп всегда коротко стригся под парик, и без него голова походила на волосяную щетку. Изредка засыпая после супружеских визитов, он колол ее своими волосами.
А волосы полковника, наверное, ласкали бы ее кожу, как черный бархат, если б, он сейчас склонился к ее уху и прошептал: Сладкая... изменница. Катье опять вспыхнула. Если он узнает, что она ему солгала, то уже не будет ни жены рыцаря, ни вдовы, ни матери... ни женщины. Только изменница. Тогда его руки не согреют и не приласкают, а губы не сотрут поцелуями ее ложь.
Огонь затрещал, напомнив ей об ужине. Надо пережить еще одну ночь, сказала она себе, приходя в отчаяние от того, как далеко завлекли ее мечты.
Ей вспомнилась ночь в амбаре, его поцелуи. И ночь у костра – ощущение его кожи, скользящей под пальцами. Нет, Катье. Это началось раньше. До Торна. И до того, как ты перестала видеть нехитрые сны.
В холодную вьюжную зиму у них вышли все дрова. Они с Петером прижались друг к другу у камина, вообразив, что зола – это догорающие угольки, и вдвоем пели песни, которым научил ее отец.
Она расправила юбку и начала напевать бодрый марш. Дай Бог, чтоб ей надо было сражаться только с холодом!
Бекет опустился на колени поправить костер и не поверил своим ушам. Неужели она поет? В горле защекотал смех.
– Колыбельная?
Она взглянула на него широко открытыми глазами, удивленная этой добродушной усмешкой.
– Что-то вроде. – Она неуверенно улыбнулась. – Отец пел ее мне в детстве.
Бекет недоверчиво приподнял бровь.
– Шевалье де Серфонтен пел своей дочери песни?
– Серфонтен? Нет, что вы! Он второй муж моей матери, – проговорила она с неприязнью в голосе. – А моего отца звали Петер Ван Стаден. Он сражался в чине капитана под знаменем принца Георга Фридриха Вальдского.
Дома бывал редко, но когда наезжал, я упивалась его рассказами. – Глаза ее сияли. – Что это были за истории! Лиз их не любила, а я забиралась к нему на колени и часами слушала. Он называл меня капитан Катье.