– Мучает, матушка. Мучает. Про парнишку свово, Про Демушку.
Игуменья кивнула белице-послушнице, и та вышла за двери.
– Поклянись перед создателем, что говорить будешь только правду.
Меланья поклялась, наложив на себя тройной крест.
– Говори.
Пестимия вернулась на лавку.
– Дык мужик мой – ирод, сатано, отринувший нашу праведную веру…
– Тополевый толк – греховный, – укоротила Пестимия. – В чем твоя тайна, говори!
– Дык Филимон-то – мужик – изводит ребенчишку мово, Демушку.
– Изводит? Почему?
– Дык как по тополевой вере народился…
– Причем тут ваша тополевая вера! Не понимаю.
– Дык-дык радела я с духовником…
– С духовником? С каким духовником?
– Дык-дык с тятенькой, со Прокопием Веденеевичем, как со праведником.
– Как «радела»? Говори же ты толком!
– Дык во стане сперва, когда Филимон во тайгу убег от войны той. Хлеб убирали со свекром, и явленье было ему: матушку свою во сне узрил, и она сказала, чтоб он тайно радел со мною, и радость, грит, будет, и у меня народится сын потома.
– Что? Что? – таращилась игуменья. – Спала со свекором, что ли?
– Во стане сперва, а потом дома. В рубище Евы зрил меня, – лопотала Меланья, и ни искорки стыда не было в ее карих, спокойных, как у коровы, глазах.
– Господи! – Пестимия осенила себя крестом. – Так ты парнишку родила от свекора?
– От духовника, матушка,
– Так он же твой свекор?
– Ежли по мужику…
– Помилуй меня! Кем же еще может быть свекор, как не отцом твоему мужу. Ты хоть в грехах-то покаялась?
– Дык пошто? Как по нашей вере…
– Какая вера?! Дикость! Преступность-то! Сожитие со свекором – отцом мужа твоего, это же тягчайший грех, женщина! Судить за то надо, судить! Не божьим, а мирским судом. Бог осудил вас в ту же ночь, как вы позволили себе экий срам. О, господи! Слышишь ли ты! В тюрьму бы тебя со свекором!
– Дык-дык батюшка-то сказывал – святой Лот со дщерями своими, грит…
– Тьфу! Тьфу! Тьфу! – плевалась Пестимия. – Как же мне с тобой разговаривать, грешница, если ты и греха-то не видишь, когда по уши утопла в грязи и блуде?! Слыхано ли, господи!
– Дык-дык разе я одна тополевка. В Кижарте вот – али вот суседка моя такоже радела с батюшкой и двух дитев народила.
– Господи помилуй, в полицию бы вас! В полицию! Да плетями бы вас, плетями, плетями! Видел царь…
Игуменья осеклась на слове – что поминать царя, когда его пихнули вместе с престолом!
Меланья, не уразумев, за что на нее гневается матушка Пестимия, сказала?
– Дык царь-то не видел. Не было его в стане, когда мы с тятенькой…
– Тьфу, тьфу! Замолкни! Дура ты, что ли, в самом-то деле! И этот ребенок жив?