– Раз… – ровным тоном говорила она. Это значило, что в моих интересах прекратить то, что я делаю, причем немедленно.
– Два… – произносил через несколько мгновений ледяной голос, отдававшийся эхом от стен. Тут уже следовало бросать все, бежать к ней, смотреть ей в рот и ждать дальнейших распоряжений. Ну и разумеется, выполнять их беспрекословно.
До «трех» дело никогда не доходило, мы знали, чем это чревато. Вернее, не хотели узнать. «Три» было точкой, откуда уже нет возврата, дверь, в которую никто не рискнул бы войти.
Однако, сказать по правде, большую часть моего детства я был любимчиком матери, гордостью и надеждой, так сказать. Я был абсолютно непогрешим, что означало – готов был исполнять любое ее желание. Хорошо помню то утро, когда она натянула свои парадные белые перчатки и повела меня к приходскому священнику отцу Райкеру, чтобы заявить о моем желании прислуживать у алтаря. Большая новость для меня, но я не возражал, потому что так хотела она. Священник был немало удивлен, когда услышал, что я выучу все положенные реплики и по-английски, и на латыни.
Он робко заметил, сочувственно глядя на меня, что мальчик может, конечно, если захочет, хотя согласно решениям Второго Ватиканского собора английского было бы вполне достаточно. Они оба посмотрели на меня, и я понял, что от моего ответа зависит очень многое. Встать на сторону матери или нет, оправдать или не оправдать ее ожидания. Не понял я другого – что в тот момент меня лишали собственной личности.
– Буду учить на двух языках, – кивнул я. Мать просияла.
– Мне кажется, святой отец, – заметила она, поправляя перчатки, – что у мальчика призвание свыше!
Следующие восемь лет я принадлежал матери всецело и, пока был достаточно мал, очень этому радовался. На день рождения отец всегда дарил мне новый блестящий серебряный доллар для коллекции, а мать писала открытку с обязательным религиозным нравоучением. В конце неизменно стояло: «Ты мой Божий дар. Твоя мама». Скоро я был уже старшим среди мальчиков у алтаря и дважды присутствовал на службе по воскресеньям, получил специальный наградной значок бойскаутов за благочестие, часто общался с духовенством и стал в их кругу чем-то вроде талисмана. Вместе с матерью мы штудировали жития святых и выписывали массу всяких брошюрок на религиозные темы. Для двенадцатилетнего подростка все эти сутаны, таинство обрядов и запах ладана были настоящей экзотикой, не говоря уже о перешептывании сверстников, почтительном уважении мужчин и кокетливых восторгах пожилых матрон. Я жил особенной, интересной жизнью. О девочках тогда вопрос еще не стоял.