Я почувствовал тошноту.
– И сколько их было?
– Сотни. Я заснула, а когда проснулась, они еще продолжали, только уже со всякими приспособлениями, очень похоже все сделано, и издавали звуки, как при сексе…
И так далее. Про металл и пластик уже говорилось раньше.
Лора замолчала. Я опустил глаза и обнаружил в пепельнице две зажженные сигареты.
– Тебе было двенадцать…
– Да.
Ее зеленые глаза были пусты. Ни единого намека на эмоции.
– Ты когда-нибудь занималась любовью с мужчиной? – спросил я, помолчав.
– Нет. Я много читала об этом… и память смотрела.
– И что ты чувствовала? Лора задумчиво прищурилась.
– Не знаю, странно как-то. Первые двенадцать лет моей жизни они ко мне почти не прикасались… а потом вдруг все это. Почувствовала, наверное, свою значительность – в каком-то смысле – и облегчение. – Она медленно провела пальцем по обнаженной щиколотке. – Кожа тоже требует внимания, как и остальное тело. Они в этом ничего не понимают – отчасти потому и позволили мне вернуться. Хотят включить осязательные ощущения в видеопамять. С цветом и звуком там все в порядке, а вот смысл прикосновений для них – полная тайна. Забавно… – улыбнулась она. – Гениальные инженеры, создатели невероятных машин, фактически раса ремесленников – и вдруг такое. Может, при настолько тесном психическом контакте важнее сохранять физическую дистанцию? Так сказать, дружить на расстоянии? Не могу точно сказать. Я жила там год за годом, все время чувствуя непонятный сверлящий голод, и каждый раз, когда кто-нибудь из них подходил ближе, так и замирала в ожидании… но ничего не случалось. Снова и снова пересматривала память – все эти ласки, поцелуи, – никак не могла насмотреться. Только потом до меня дошло, в чем дело. Прикосновение. Простое человеческое прикосновение – вот что мне было нужно.
По моим щекам текли слезы. Я встал, подошел к Лоре и дотронулся до ее лица. Кожа была холодной как лед. Зеленые глаза продолжали неотрывно глядеть на меня.
– Вот такое, да? – тихо спросил я. Она опустила голову.
Мы встречались уже несколько месяцев, когда я вдруг вспомнил, что Лора ни разу не рассказывала мне о своих снах. Солидное упущение – в нашей работе такими данными пренебрегать нельзя. Когда я спросил ее, она лишь пожала плечами и сказала, что теперь не видит снов.
– Как это – теперь? В смысле – не помнишь?
– Нет, вообще не вижу. Здесь не вижу.
– Послушай, Лора… каждый из нас видит сны. В среднем шесть снов каждую ночь. – Я развел руками. – Все видят.
– Я не такая, как все, – улыбнулась она.
На эту тему мы больше не говорили. В последующие недели я видел столько странных снов, что хватило бы на двоих. И, что еще удивительнее, я все их помнил, хотя обычно забываю. Они были такими же живыми и насыщенными, как настоящая память. Цвета, звуки, запахи – все оставалось невероятно отчетливым. Повторяющиеся сны видит каждый, однако в моих был повторяющийся персонаж – мальчик лет десяти в мешковатом малиновом свитере. Он то и дело появлялся на краю моего поля зрения, как второстепенная фигура, не участвующая в действии, но неизменно – будто ждал от меня чего-то. Детали сна постепенно забывались, только этот образ всегда оставался четким, словно вырезанный из камня, отвлекая на себя внимание. Один раз я заметил его на встречном эскалаторе: я поднимался, он спускался. В другом сне я ждал свой заказ у прилавка супермаркета, а он доставал горсть ярко-красных шариков жевательной резинки из контейнера – мне еще пришло з голову, насколько уместен его толстый шерстяной свитер среди мясных рядов с исходящим от них арктическим холодом. На ногах – черно-белые кроссовки с болтающимися шнурками, будто из моего собственного детства. Вихрастые волосы торчат во все стороны, нечесаные и немытые бог знает сколько. Мальчишка присутствовал в любых снах: в эротических, в кошмарах – везде. Дошло до того, что я, засыпая, гадал, где он появится на этот раз. Мы ни разу не разговаривали, да и глазами встретились лишь однажды, но так, словно старые друзья, понимающие друг друга без слов. Я сидел в машине в очереди к окошечку банка, и он вдруг улыбнулся мне – теплой печальной улыбкой.