Обстановка вокруг смертного ложа Голсуорси была пронизана почти средневековым ужасом. Охваченной паникой Аде не удавалось совладать со своим отчаянием: они с Джоном всегда считали, что она – слабый и больной человек, он же неизменно был сильным, ее опорой; теперь роли поменялись. Джон, несомненно (насколько это было возможно в его состоянии), тревожился об Аде; Рудольф Саутер считает, что именно это было главной причиной его подавленности. Очевидно, что-то очень беспокоило больного, и невозможность высказать это увеличивала его страдания.
«Дж. Г. целый день мучил какой-то вопрос; никто из нас не мог понять, в чем дело; наконец после обеда Р. решился на отчаянную попытку. Р.: «Вы хотите мне помочь?» Дж. Г.: «Да». Р. «Речь идет о деньгах?» Дж. Г.: «Нет». Р.: «О делах?» Дж. Г.: «Нет». Р.: «О тете?» Дж. Г.: «Да», – а дальше понять ничего не удалось. В конце концов Дж. Г. встал с постели и начал ходить по комнате в большом возбуждении, бормоча какие-то фразы, из которых можно было разобрать только что-то вроде: «Прыжок! Весна!..» – и в конце концов подошел к Р., крепко пожал ему руку, трижды повторив: «Прощай!.. Прощай!.. Прощай!..»»
На следующий день он попытался на странице маленького карманного блокнота написать записку; с огромным трудом, зачеркивая больше, чем оставляя, он написал наконец несколько слов, составивших одно короткое предложение: «Мне слишком хорошо жилось...» В этих словах заключен гораздо более глубокий смысл, чем кажется на первый взгляд; Рудольф Саутер, присутствовавший при том, как писались эти слова, до сих пор не может отделаться от впечатления того отчаянья, которое заключалось в последней связной мысли Голсуорси. «Мне слишком хорошо жилось...» Ада, деньги, большие дома, путешествия за границу, успех, литературные награды... Но все это не было главным, потому что единственное, чего он хотел, для чего жил, – это хорошо писать, создавать такие книги, которые не только понравятся его современникам, но и займут свое место в литературе его страны.
Теперь почти ежедневно ставились новые диагнозы: в доме побывали доктор Данн, сэр Фаргуэр Баззард, доктор Гордон Холмс, доктор Херст, сэр Дуглас Шилдс. Они не могли прийти к единому мнению ни в отношении диагноза, ни в отношении лечения болезни, независимо от того, полагали ли они, что у Голсуорси опухоль мозга, или вторичная опухоль, или резко выраженная анемия. Были проведены новые обследования, назначались разные методы лечения, каждый из которых добавлял страданий больному. Комната Голсуорси стала полем битвы противоречивых мнений. Мейбл Рейнолдс требовала лечения гомеопатией; леди Ротенстайн описывала аналогичную болезнь сэра Уильяма, когда в конце концов выяснилось, что она вызвана больными зубами; с каждой почтой приходили письма с требованиями применить новые лекарства и обратиться к новым медицинским теориям. Все это было непохоже на обстановку вокруг умирающего, и все же Голсуорси с самого начала был убежден, что у этой болезни единственно возможный конец; его первый врач доктор Дарлинг оказался весьма проницательным, когда писал: «С ним происходит что-то страшное, что приведет его к концу».