Во время плавания капитан регулярно давал Голсуорси уроки навигации и морского дела. «Он говорил, что я неплохо все усваиваю, и я действительно начинаю потихоньку разбираться, что к чему», – писал он домой.
Голсуорси сошел с «Торренса» в Кейптауне и после беглого осмотра нескольких шахт в Хай-Констанции вернулся в Англию на борту «Скота» за рекордно короткое время – пятнадцать с половиной дней.
Эти два продолжительных путешествия за границу, а также более короткая поездка в Россию с целью осмотреть еще одну шахту[28] должны были, по мнению его отца, остепенить молодого человека. Однако выяснилось, что все это дало совершенно обратный эффект: Джон вернулся домой еще более беспокойным и с полным отсутствием желания работать в адвокатуре. Если раньше была хоть какая-то надежда, что он сделает карьеру на юридическом поприще, сейчас ее не осталось совсем. Он перескакивал с одной идеи на другую, от художественных исканий до бредовых грез о заграничных приключениях. «Я хотел бы проникнуть в суть красоты, постичь ее, но так получается, что человек на полное единение с красотой неспособен», – писал он Монике Сондерсон и продолжал в том же письме: «Читали ли Вы когда-нибудь отчеты золотоискателей в Западной Австралии? Если бы не мой родитель, я бы присоединился к двум-трем старателям и попытался бы добиться чего-нибудь в этом деле. Мне кажется, что вгрызаться в какую-нибудь специальность, чтобы делать деньги, – мерзкая скука, когда можно заработать то же самое за два-три года...» И заканчивает свое письмо: «Как бы я хотел обладать талантом – я действительно считаю, что самый приятный способ зарабатывать на жизнь – быть писателем, если только писательство не самоцель, а способ выражать свои мысли; но если ты похож на мелкий пересохший пруд, в котором нет животворной холодной воды, а в глубине не водятся причудливые, но красивые существа, какой смысл писать? Можно научиться писательскому ремеслу, но нельзя произвольно открыть в своей душе чистые родники и развести странные, но прекрасные сады». Это письмо он писал в Крейг-Лодже в Шотландии, глядя на море, которое заставляло его волноваться. Он вспоминал также своего нового друга Джозефа Конрада, которого Тед Сондерсон привез в Элстри. Там его очень радостно приняли, и он быстро стал близким другом дома Сондерсонов. Неясные идеи Голсуорси наконец выкристаллизовались в нечто определенное, и он принял решение начать писать, чем, по его мнению, полностью обязан одному человеку – жене своего кузена Аде Голсуорси. Биографы писателя также придают большое значение встрече Голсуорси с Адой на Северном вокзале в Париже, где в одно мгновение переменилась вся его жизнь: « Это была встреча на Пасху 1895 года на Северном вокзале в Париже, где он провожал Аду и ее мать. Ада тогда сказала: «Почему вы не пишете? Вы же для этого созданы»». Нельзя всерьез полагаться на наивное суждение Мэррота, что эти слова, молнией озарившие будущее молодого человека, прозвучали как некое пророчество Ады; должно быть, они с Джоном не раз говорили о его смутных надеждах, и теперь, расставаясь, она решила оставить ему на память слова, которые должны были стать для него стимулом и вдохновить его на работу, которые крепко засели бы у него в голове (они действительно запомнились ему на всю жизнь), которые воодушевляли бы его в минуты отчаяния и безнадежности.