– Не за что. Был рад тебе услужить. Кстати, твой брат – отличный собеседник. Думаю, ему не помешает отдохнуть в нашей с Иванной компании еще денька два.
– Очень мило с вашей стороны, – сказал Шедоу.
Нилс подошел к окну, но там, за окном, он увидел не оживленную лондонскую улицу, а женщину, которую любил, – свою любимую, смертельно бледную, неподвижно лежащую на гостиничной койке.
– Амелия отправилась домой, в Акору, – сказал он. В оконном стекле, как в зеркале, он увидел, как переглянулись Шедоу и Шеренски.
– Это еще почему? – спросил Шедоу.
– Хоули ранил ее, но в том была и моя вина. Я должен был ее защитить. Я не должен был допустить этого.
Все молчали. Первым заговорил Шеренски.
– Принцесса всегда вызывала мое восхищение, но я не думаю, что ей было бы приятно услышать это от тебя.
– Почему? – Нилс стремительно обернулся к русскому.
– Акоранцы представляются мне людьми, очень четко различающими понятие добра и зла. Это, в частности, помогло и помогает им удерживаться на плаву. Хоули виновен, ты – нет.
– А я сомневаюсь, что Амелия или ее близкие считают меня таким уж невинным. – Как раз наоборот, у них были все основания проклинать его.
Шедоу поправил подушки и выпрямил спину.
– И что ты собираешься с этим делать?
Нилс подошел к брату и сказал:
– Я собираюсь отправиться за ней.
– В Акору? – со смесью тревоги и удивления переспросил Шеренски. – Акора закрыта для чужаков. Им туда въезд воспрещен, за редким исключением.
– И все же я должен туда ехать.
– Отлично, – немного подумав, сказал Шедоу. – Я еду с тобой.
Нилс покачал головой:
– Нет, ты для этого не в форме. Кроме того, есть вещи, которые я должен делать один.
– Что заставляет тебя думать, что они тебя к ней подпустят?
У Нилса были все основания полагать, что акоранцы, скорее, убьют его, чем подпустят к Амелии, едва он посмеет явиться к ним на порог. Но это было не важно.
Он мог бы сказать, что хочет услышать из ее уст, что она думает о перспективах их с ней совместного будущего. Он мог бы даже сказать, что любит ее настолько сильно, что готов пожертвовать собственным счастьем ради ее спокойствия, ради того, чтобы она могла жить там, где привыкла жить, где ее родина, где ей хорошо. Если именно этого она хочет.
Но он ничего не сказал. Потому что это было бы неправдой.
– Она моя, – только и сказал он. И в том была вся правда. И, сказав это, Волк почувствовал внезапный прилив сил. Все прояснилось, и все, наконец, встало на свои места. Он почувствовал себя так, словно родился заново.