— Может, мы сдадимся? — упавшим голосом спросил Хесус.
— Ты что, козявка, хочешь жить вечно? — закричал Бенни, схватил ветхий стул и швырнул его в окно. Загремели, вылетая из рамы, уцелевшие осколки стекла. Пузан, наблюдавший за лестницей, покачал головой. — Так вот, ты не будешь жить вечно! Потому что никто вечно не живет… Я читал в газете про какую-то тварь размером с блоху, так вот она может жить практически вечно, даже если ее заморозить в космосе и разморозить через хрен знает сколько лет… Но мы-то не такие твари, а, парень?! И не стоит верить в правосудие — такой глупой вещи просто не может существовать в этом чертовом мире!
Хесус поспешно поднял автомат и щелкнул предохранителем — он имел дело с оружием и знал, как с ним обращаться. Нет, стрелять ни в кого не приходилось, а вот повертеть, разобрать…
— Так он у тебя был на предохранителе? — возмутилась старуха. — Вот я не знала в машине, я бы оторвала тебе яйца.
— Заткнись, жаба, — неожиданно для себя сказал Хесус.
— Жить вечно неинтересно! — прогудел Пузан Рози, продолжая наблюдать за лестничным пролетом. — Неинтересно даже дожить до старости, если у тебя нет денег, чтобы купить новое тело…
— Это точно, — с удовольствием отозвался Бенни. — Вот, скажем, наш Тамански… Парень при деньгах, сразу видно. Тараканы в голове, но при деньгах. На новое тело ему хватило, уж это точно. И, кажется, не на одно.
— Не знаю такого, — как из бочки ответил Пузан и продолжил начатую мысль: — Это дно! Стариков тут нужно уничтожать, приятель. Это дело милосердия. Тут от них воняет.
— От тебя тоже воняет, — улыбнулся Бенни. Лицо его, обычно иссиня-черное, было пепельно-серым от осевшей пыли.
— От меня воняет, как от настоящего мужика. А от стариков воняет смертью, вон оно что… Вот послушай.
И Пузан Рози начал читать своим колоколоподобным голосом. Хесус замер у стены, сжав рукоять автомата и мелко дрожа — то ли от страха, то ли от возбуждения.
Черны от папиллом, корявые, с кругами
Зелеными у глаз, с фалангами в узлах,
С затылками, где злость топорщится буграми
И расцветает, как проказа на стенах,
Они в припадочном соитии привили
К скелетам стульев свой немыслимый каркас;
С брусками дерева сплетаются в бессилье
Их ноги по утрам, и днем, и в поздний час.
Стихотворение прервала автоматная очередь, на лестнице что-то посыпалось, а Пузан, осклабясь, сверкнув своими зелеными зубами, продолжал:
Да, эти старики с сиденьями своими
Едины и в жару, и в дни, когда их взгляд
На окна устремлен, где увядает иней, —
И дрожью жаб они мучительно дрожат.
Но милостивы к ним сиденья, чья солома,