А затем…
Удар слипшегося в ладони комка глины о крышку небольшого гроба, как предательское согласие с необратимостью бытия.
Картонные слова сочувствий, за которыми радость: «Слава тебе, Мессия, что эти ублюдки с Прохты на этот раз не моих…»
Бред поминок – разноцветные канапе на белой тарелке из праздничного сервиза.
А ночью – истерика и вопросы, бесконечные вопросы: зачем? почему? кому это нужно, чтобы все вот так вот?..
Проклятые вопросы.
Вопросы, на которые не смог в ту ночь ответить.
Ни в ту ночь, ни после.
Потому что на эти вопросы невозможно ответить словами. Нет таких слов. Впрочем, на эти проклятые вопросы вообще никак невозможно ответить. Эти вопросы можно только снять – поступком, действием, решительным и жестоким.
Лиза, сестренка, это твоя смерть сделала меня солдатом вечной войны!
Его сестра вместе с группой одноклассников направлялась в Страну Сказок – парк развлечений, построенный за год до того на Гороссе.
Развлеклись.
Родители Владислава де Арнарди, судя по датам, решили отметить поездкой на Горосс серебряную свадьбу.
Отметили.
Ответственность за тот взрыв взял на себя вечно отсиживающийся в норах лидер «Фронта освобождения Прохты» Зент Гшло.
Взял, сука, и до сих пор несет!
Воспоминания вызвали приступ всепоглощающей ненависти. Белый свет стал черным. Ладони сжались в кулаки.
– Спокойно! – приказал себе вслух Харднетт. – Не психуй. Остынь. Нужно работать.
Не сразу, но отпустило. Встал, несколько раз прошелся туда-сюда по кабинету. Спросил у бойца с плаката:
– Как оно тебе, парень?
Не дождавшись ответа, понимающе кивнул и вернулся за стол.
Теперь ему было предельно ясно, отчего это умник-разумник Владислав де Арнарди так резко поменял свою судьбу и в двадцать четыре года встал на ту стезю, которая к тридцати трем сделала его дикой кошкой кугуаром. Оттого же, отчего и он сам, Вилли Харднетт, подался по окончанию интернатуры медицинского университета не в Исследовательский Центр когнитивной науки, куда зазывали психохирургом, а в Чрезвычайную Комиссию, где стал опером Особого отдела. Одна у них причина была для подобного безумства – месть. Та самая штука, зов которой непреодолим.
Один неглупый и талантливый поэт сказал однажды: «Уж лучше бросить тысячу поэзий, чем захлебнуться в родовом железе». Лучше или не лучше, но по-другому – никак.
Харднетт даже уточнять не стал, как именно ушли из жизни госпожа и господин де Арнарди, настолько было очевидно, что парень из того самого, кровавого призыва. Без вариантов – у Владислава имелись личные счеты, и он пошел их сводить. И сводил, пока не надоело. Но вот надоело.