Как объяснила Эория Коренге, «ирезей» в старину у нарлаков значило просто «горы». Но времена изменились, изменилось и слово. Теперь так назывался всего лишь маленький край на подступах к горной стране, там, где зелёные холмы предгорий становились всё круче и бесплоднее, а снеговые залежи весной стаивали всё позже.
– Этот край не получил бы особого имени, если бы не тамошние насельники, – подталкивая тележку, рассказывала сегванка. – Они отличаются особым рвением в здешней Огненной вере. Они даже почитают себя несколько опричным народом, более приверженным Правде Богов, нежели остальные нарлаки. Они так хранят свою чистоту, что лишь при государе Альпине стали допускать к себе чужаков. Они никогда не едят рыбы, дабы не оскорбить Священный Огонь, и ни за что не притронутся к воде, если огонь предварительно не дал ей кипения.
Коренга честно попробовал представить себе племя, не знающее вкуса свежей сёмги, только что выловленной и освобождённой от шкуры, племя, где не варят окушков с маслом и уксусом, изгоняя из них кости, где не припадают губами к целующей прохладе лесных родников… Потом спохватился:
– Откуда ты всё это знаешь, ты ведь в море жила?..
Эория только хмыкнула, налегая на поручень.
– А откуда вы, венны, в лесу своём сидя, даже про Зелхата Мельсинского вызнали? Да не просто имя с горем пополам запомнили, а ещё и путь его земной проследили?.. Вот и мы тоже слушаем, о чём говорят люди. И не только о море, потому что никто не ведает наперёд, куда может закинуть его судьба… Но ты перебил меня, венн. Ирезейцы презирают воду, зато умеют выделывать вино, по сравнению с которым кажутся безвкусными даже саккаремское и нардарское, и за это тоже следует благодарить крепость их веры. В рождении вина они усматривают таинство битвы воды и огня и считают, что огонь одерживает победу. Ирезейский край невелик, всего их вина, может, хватит на один купеческий караван… Но те, кто его пробовал, готовы расстаться с любыми богатствами, чтобы отведать ещё!
Услышанное заставило Коренгу про себя отчасти примириться с дикими для лесного жителя повадками ирезейцев. Вино в его родные места попадало издалека и нечасто, цену за него просили немалую. Да и был это, как смутно подозревал Коренга, не особо какой изысканный, с особым тщанием выхоленный напиток. В том же Галираде его небось подавали в самой дешёвой харчевне, впрочем, Коренге сравнивать было не с чем. Вино ему доводилось отведать всего раза три или четыре. Помнится, он так и не распознал, что же за диковинные ягоды сумели впитать столько доброго полуденного солнца и сберечь его в сладком соке, который бойко покусывал язык и направлял бег мыслей неведомыми прежде путями?.. Горкун Синица, торговый гость, долго рассказывал любознательному калеке про огромные давильни и про особые породы дерева для каждой бочки и пробки. Коренга выпросил у матери кадку и раздавил в ней полпуда спелой, собственноручно собранной клюквы. Добавил по наитию разведённого мёду, сел ждать… Ничего не получилось. В кадке так и не появилось ни единого пузыря, говорившего о брожении. Выстоявшись несколько месяцев, содержимое кадки стало по вкусу напоминать подслащённый уксус. Мама, конечно, нашла ему применение, но Коренга с тех пор относился к вину с особым благоговением.