Животы нападающих защищают нижние пластины панциря. И кольчужная рубашка защищает тоже. И толстая поддоспешная куртка. Но Всеволод бил-колол тяжелым мечом во всю силу.
Как учили.
Противник отшатнулся, охнув. Обрушивающийся в ответном ударе клинок ушел в сторону.
Всеволод добавил. С другой руки. Вторым мечом. Сверху вниз. Да наискось. Да по закрытому шелому с полумаской.
На гладкой полированной поверхности стального купола явственно обозначилась вмятина. Оглушенный противник рухнул навзничь.
А Всеволод уже уходил от запоздалых ударов, путая смешавшийся вражий строй. Щиты нападавших стукнули друг о друга, не дали успеть, помешали достать.
Безрезультатно рассекли воздух клинки.
Один, второй... Скрестив свои мечи, Всеволод поймал меж ними оружие третьего противника. А поймав – вывернул, выковырнул из уставшей кисти.
Меч упал.
Щит остался. Но что такое щит без меча?
Миг – и подле оброненного клинка в притоптанной траве распластался его хозяин.
С двумя оставшимися ратниками расправиться было проще. Два меча против двух мечей – это ж поровну. Ну, почти. Даже если одну пару держит один обоерукий боец.
Двигался Всеволод быстро, резво, будто и не уставал вовсе. На самом деле – вкладывал в боевой танец последние силы.
Обошел, обскочил медлительных воев с тяжелыми щитами. Слева. Его обойти не смогли. Он – смог.
Ближайший противник замешкался, не поспевая за скорым соперником. Развернулся. Прикрылся впопыхах. Но не так, как нужно. Тяжелая полоска стали свистнула над верхним краем щита, обрушилась меж бармицей и наплечником.
Еще прежде, чем осел третий ратник, на четвертого – последнего – обрушилось сразу два меча. Защититься он сумел только от одного.
Теперь в траве лежала вся четверка.
– Все! – хрипло выкрикнул Всеволод.
Бросил наземь мечи – простые, тупые, без изысков, без насечки, без заточки, специально для воинских упражнений кованные. Но при этом – точная копия его боевых клинков. И по длине, и по весу, и по форме.
Всеволод потянулся снять шлем.
Водицы бы сейчас испить! Родниковой! Холодной! Сладкой! Хоть глоток!
Двое поверженных противников, кряхтя и пошатываясь, поднимались на ноги сами. Двоих из-под дуба уносили отроки из молодшей дружины.
За строй ратников, наблюдавших схватку, за осиновый частокол сторожи, к травнику и костоправу дядьке Михею уносили.
Все...
– Не все! – властно прогремел за спиной знакомый голос.
Всеволод обернулся. Ох, худо! Водицы ему сейчас никто не поднесет. А вот что поднесут вместо нее и за какую такую вину – Бог весть.
На Всеволода смотрел сторожный старец-воевода Олекса. Смотрел и неодобрительно качал головой, повязанной кожаным ремешком. Ремешок – чтоб волос на глаза не падал. Волос-то у старца длинный, все сплошь серебро. И на лице – густая сеть глубоких морщин. Но при всем при том Олекса могуч, аки дуб, что давеча прикрывал спину Всеволоду. А плечи под простой холщовой сорочкой – косая сажень. А ручищи бугрятся мышцами и не желают знать старческой дряблости. А пудовые кулаки быка свалят. А глаз – ясен. А разум – тверд. А в движениях, коль воинские игрища, или учеба, или сеча, Олекса скор и ловок – юному отроку не угнаться. Тело крепкого старика, изрядно закаленное, видать, в ратных трудах, не спешило расставаться с накопленной про запас недюжей силушкой. Даже на склоне лет не спешило. И когда еще поторопится – неизвестно. Назвать такого старцем порой язык не поворачивается.