– Да, – ответил всё тот же знакомый голос.
– Ох, не ходите, Михаил Петрович, неровен час!
«Михаил Петрович! – подумал Волконский. – Это – П а н т а л о н!» – вспомнил он почему-то именно прозвище шурина.
– Да отчего вы его держите взаперти, – опять спросил Бестужев, – разве он буен?
– Нет, не буен – смирный. Но тогда, как он убежал от нас, мы, как ни искали, не могли найти его. Думали уже, что кончил с собою, да вдруг он явился в Москве, к самому Апраксину-старику, наговорил ему всего совсем несуразного, уверял, что он – дух, а не человек, смеялся, кричал, что он вечен и всемогущ. И смех и горе просто… Напугал так старика… Тот его насилу в комнату запер. Прислали за мною… Ну, вот я привёз его к себе и боюсь, чтобы он снова не ушёл да не натворил чего.
– Ну, а «ей» не сказали, что он сошёл с ума?
– Нет, она не знает, ей только сказали, что он болен. А очень ей хотелось видеть его, как уезжала.
– Пустите меня к ней!.. Не сумасшедший я вовсе! – вдруг ясно и отчётливо крикнул князь Никита.
– Слышите? Очнулся! – проговорил Талызин.
– Ну да, пойдёмте к нему!
Замок щёлкнул. Маленькая дверь открылась, и в ней показалась фигура Михаила Петровича. Талызин не вошёл.
Бестужев поздоровался с князем Никитой, пощупал его голову, оглядел руки и спросил, давно ли Никита Фёдорович был на воздухе.
– Не помню, – ответил он совершенно твёрдо.
– А хотели бы пройтись?
Никита Фёдорович вместо ответа бодро встал со своей соломы.
Бестужев взял его под руку и вывел на свет.
Волконский вышел, щурясь после своей полутёмной комнаты.
– А где Миша, Лаврентий? – спросил он.
– Они придут, придут, – успокоительно произнёс Михаил Петрович.
Лаврентий действительно сейчас же пришёл. Волконский при его помощи умылся, надел чистое бельё, камзол и башмаки и вышел в сад к Михаилу Петровичу. Талызин не показывался.
Никита Фёдорович долго ходил по саду с Бестужевым, стараясь как можно разумнее доказать, что он не сумасшедший, и, беспрестанно повторяя это слово, говорил по чести, что всё может понять и понимает.
Михаил Петрович не только не возражал, но часто одобрительно кивал головою, как будто верил в каждое слово Волконского, вполне разделял его мнение и убеждался его доводами. Наконец он будто совсем убедился и ушёл в дом по аллее, с видом человека, которому предстоит ещё много дела.
Никита Фёдорович остался ходить в саду с Лаврентием, который почему-то счёл нужным поддержать его под руку, хотя князь шёл совсем бодро. Волконский, как бы не желая обидеть Лаврентия, не запрещал ему делать это, если ему так казалось лучше, и продолжал ходить молча.