Трап опустился только после того, как со стороны ангаров к самолету тихо подкатил тяжелый, приземистый "роллс-ройс". Водитель в сером форменном кителе с блестящими пуговицами и старомодной, военного покроя фуражке, ежась от холода, открыл заднюю дверь и застыл у нее, как деревянное изваяние, всем своим видом являя почтительность и готовность услужить. В этой готовности не было ничего от униженной угодливости: водитель просто выполнял свою работу и делал это не только по первому разряду, но и с большим достоинством. Было в нем что-то от потомственного дворецкого, предки которого подавали лордам чай и бренди еще во времена королевы Виктории.
Провожаемые улыбкой хорошенькой стюардессы, по трапу самолета спустились пассажиры. Их было двое: один – высокий сухопарый англичанин с длинным холеным лицом и надменными складками в уголках большого тонкогубого рта, а другой – еще более высокий, смуглый, уже начавший заметно грузнеть мужчина с беспокойным взглядом и гладкой коричневой лысиной среди кучерявых иссиня-черных волос. В руках у сухопарого был плоский кейс из крокодиловой кожи, а его попутчик шел налегке, глубоко засунув руки в карманы дорогого кашемирового пальто, которое сидело на нем, как кавалерийское седло на йоркширском борове.
Сухопарый прошел мимо шофера, как мимо пустого места, и ловко, демонстрируя отменные манеры и наличие большой практики, скользнул в просторный салон "роллс-ройса". Толстяк неуклюже втиснулся следом, потоптавшись около шофера, будто не в силах решить, следует ли с ним поздороваться. Ему явно было не по себе, и, устроившись на мягких кожаных подушках сиденья, он немедленно принялся утирать лицо и шею носовым платком, словно на дворе стоял не декабрь, а середина июля. От него так и шибало крепким дешевым одеколоном, приобретенным почти наверняка вовсе не из экономии, – доходы у толстяка были более чем приличные, – а по той простой причине, что этот мерзкий запах ему нравился. Недовольно поведя носом, сухопарый отодвинулся в самый дальний угол, постаравшись, правда, чтобы это не выглядело слишком демонстративным. Старался он напрасно: толстяк его маневра просто не заметил, а толку из этого ерзанья не получилось ровным счетом никакого – радиус действия одеколона был огромен.
Машина описала по летному полю плавную дугу и, почти незаметно для пассажиров набирая скорость, выкатилась на неширокую проселочную дорогу. За окнами салона замелькали заснеженные поля, живые изгороди, деревья, столбы – словом, все то, без чего невозможно представить себе пейзаж центральных графств доброй старой Англии.