"Ты какой комиссар был?" - спрашивает офицер одного из них.
"Я, товарищ…" - "Да я тебе не товарищ… твою мать!" - оглушительно кричит офицер.
"Виноват, виноват, ваше благородие…" - и комиссар нелепо прикладывает руку к козырьку.
"А, честь научился отдавать!…"
"Знаете, как его поймали,- рассказывает другой офицер, показывая на комиссара,- вся эта сволочь уже бежит, а он с пулеметными лентами им навстречу: куда вы, товарищи! что вы, товарищи! и прямо на нас… А другой, тот ошалел и винтовку не отдает, так ему полковник как по морде стукнет… У него и нога одна штыком проколота, когда брали - прокололи".
Вошли на отдых в угловой, большой дом. Пожилая женщина вида городской мещанки, насмерть перепуганная, мечется по дому и всех умоляет ее пожалеть.
"Батюшки! батюшки! белье взяли. Да что же это такое! Я женщина бедная!"
"Какое белье? что такое? кто взял?" - вмешались офицеры.
Шт.-кап. Б. вытащил из сундука хозяйки пару мужского белья и укладывает ее в вещевой мешок. Меж офицерами поднялся крик.
"Отдайте белье! сейчас же! Какой вы офицер после этого!"
"Не будь у вас ни одной пары, вы бы другое заговорили!"
"У меня нет ни одной пары, вы не офицер, а бандит",- кричит молодой прапорщик. Белье отдали…
Я вышел из дома. На дороге стоят подводы. Прямо передо мной на одной из них лежит кадет лет семнадцати. Лицо бледно-синее, мертвенное. Черные, большие глаза то широко открываются, то медленно опускаются веки. Воспаленный рот хватает воздух. Он не стонет, не говорит.
Рядом с подводой - сестра.
"Куда он ранен, сестра?" Безнадежно махнула рукой: "В живот, шрапнелью".
Кадет закрыл черные глаза, вздрагивает всем телом, умирает.
К вечеру мы выходим за Выселки. Отошли версты четыре.
"Господа, большевики уже заняли Выселки. Смотрите, у завода как будто орудия",- и не успел офицер сказать это, как блеснул огонек, ухнула пушка и возле нас рвется граната, другая, третья…
Обозные телеги метнулись, понеслись. Усталая за день пехота нервничает, бежит к насыпи жел. дороги-скрыться. Отступаем под взрывы, треск, вой гранат.
В восьми верстах, в хуторе Малеванном расположились ночевать. От нашей роты караул и секрет в степь. Усталые, ругая всех, идем. Темная ночь сровняла секрет с землей. Лежим. Тихо. В усталой голове бегут мысли о доме, воспоминания о каких-то радостях…
Но вот топот по дороге. Силуэты конных. По ночи ясно долетает разговор: "Стой! кто идет?" - "Свой".- "Пропуск?" - "Штык".- "Проезжайте".
Кореновская
Тихое, ясное утро. Мы вышли из Малеванного. Усталые от боев и переходов, все хотят только одного: отдыха.