– Иногда? – с вежливостью кошки, играющей с мышью, спросил Руфус.
София уставилась на огромную связку писем, но продолжала упорствовать:
– Это только из-за Рэймонды, в ином случае я бы не стала…
– София, прекрати! – Руфус глубоко вздохнул. – Я сам во всем виноват. Я запугал тебя до смерти и замучил так, что ты делала все, чтобы избежать повторного скандала. Знаю, у тебя бывали моменты, когда ты видеть меня не могла. Я смирился с этим. Но мне невыносимо слушать твою отвратительную, неумелую, но такую гладкую ложь!
Она изумленно смотрела на него, не в состоянии поверить своим ушам.
– Эти письма для меня вовсе не сюрприз, – продолжал Руфус. – Я знал о них… по крайней мере, я вычислил их существование полтора года назад.
– Но… но это невозможно!
– Почему?
«Потому что ты не смог бы хранить это в себе. Ты бы устроил мне сущий ад!» – подумала София, а муж, не дождавшись ответа, снова заговорил:
– В прошлом январе, в субботу, я отправился повидать Сент-Хьюберта в Кромптон, а ты поехала в Сток за покупками. Я решил на обратном пути забрать тебя… Короче, я медленно ехал в сторону «Замка», когда вдруг увидел тебя и Майлза, вместе выходивших из «Джорджа». Вы были слишком поглощены друг другом, чтобы заметить меня.
– О боже! – в ужасе пробормотала София. – Мы не делали ничего дурного, мы ничего не делали! Клянусь, это правда, Руфус! Это совсем не то, что ты думаешь!
– Откуда ты знаешь, что я думаю? – грустно улыбнулся он. – Ты удивлена, что я не устроил тебе свое обычное представление? Не догадываешься почему?
– Тебя… перестало это беспокоить? – рискнула предположить София.
Руфус мгновение пристально рассматривал ее, затем приказал:
– Идем! – Он направился на кухню, и жена покорно последовала за ним. – Садись.
Она села и оперлась локтями о кухонный стол. Коленки ее тряслись. Руфус стоял у плиты, засунув руки в карманы.
– Конечно, я не перестал беспокоиться, – сказал он. – Я всегда беспокоился. Все, что касалось тебя, вызывало у меня агрессию и чувство опасности. Возможно, я еще не совсем повзрослел. Ревность – не корь, антибиотиками не вылечишь. Эта болезнь похожа на деревянный протез: ты должен научиться жить с ним и не терзаться жалостью к себе. Так я и сделал, постепенно. Я наконец понял, что наш брак близок к распаду и что, кроме меня самого, его никто не спасет. И еще я понял… после той ночи… что мне нельзя так с тобой обращаться. Понял раз и навсегда. Когда ты вернулась из Стока, я пытался вести себя, как будто ничего не произошло. А ты сказала: прекрати меня мучить…
– Не напоминай мне об этом, – попросила София, прижимая ладони к разгоряченным щекам. – Это ужасно. Если бы я знала… если бы ты сказал мне раньше…