- Ясно, - торопливо соглашается Семен Иванович. - Вопросик можно? Столбы нарезаем два с половиной, как приказано, а комель да вершинка остаются. Так можно их на дрова заготавливать, а? Для города Смоленска? Там худо с топливом.
- Жечь. Никаких следов.
- Ясно, - упавшим голосом соглашается Семен Иванович.
- Паек на рабочих получаете? Нет? Распоряжусь. Пройдем.
Старший и Семен Иванович уходят. По инерции мы еще молчим, но у легкомысленных это состояние проходит быстро.
- Присядь, усатенький, - улыбается Тайка. - Замараться боишься? Самолично бензинчиком ототру. Чуешь, какой от нас аромат?
Брюнет никак не реагирует. А реагирует вдруг, когда все уже забыли, о чем шла речь, когда Хавка уже начинает привычно ворчать:
- Ездиют глазеть. А работа стоит.
- Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.
И все замолкают. На сей раз - от растерянности.
- Что это? - строго спрашивает усатый. - У вас, кажется, интересуюсь.
- Физика, - с некоторой растерянностью отвечает Елена Алексеевна. - Спектр. Способ запоминания.
- Спектр, физика! Внутренняя политика это, понятно вам? Товарищ Сталин учит во всякой физике внутреннюю политику искать, понятно вам? Вот в чем основное звено… фазаны.
И уходит к старшему. Со шпалой.
Пытаюсь вспомнить, как "они" смотрели на нас. Пытаюсь - и не могу, и не знаю, зачем мне "их" взгляд сейчас, когда мое время капля за каплей истекает из меня.
Капля за каплей.
Но надо. Не мне - мне уже ничего не надо. Ничего. Но кто-то все равно останется. И будет жить. Будет. И если встретит такой взгляд, хоть когда-нибудь, хоть раз в жизни…
Какой - "такой взгляд"? Как смотрела на нас Маруся Ивановна? Нет, в ее глазах хоть что-то было. Что-то. А в "их" глазах ничего не было. Ничего, даже пустоты не было. Потому и никак не могу вспомнить.
Разве что у брюнета с алыми кубиками что-то вспыхнуло вроде блеска, когда он, обшаривая нас своей отсутствующей пустотой, задержался на Зине. Что-то нечеловеческое, но - живое. И Зина ощутила это нечеловечески живое, вздрогнула и - как всегда:
- Я!…
Мы привыкли, а он - про охотников и фазанов. И все его поняли, и все примолкли. Только когда машины уходят, увозя Семена Ивановича, Хавка подводит черту:
- На распыл нас.
И грязно, страшно ругается. Самым забористым блатным матом.
И опять все молчат, никто не осуждает ее и никто не рвется работать. Молча курим у костра. И опять Тайка не выдерживает:
- Почему это нас на распыл?
- Со страху, - невразумительно поясняет Хавка.
И никто не интересуется, почему страх, чей страх, откуда страх, только Тайка странно смотрит на меня. Всем ясно, потому что страхом переполнена вся жизнь. Он колышется вокруг всех и внутри каждого. Он подступает к горлу, не дает вздохнуть, мы булькаем, а не смеемся, от каждой мелочи, от каждого пустяка захлебываясь этим мутным бессознательным страхом.