Вода из разбитой чаши лилась прямо на пол. Она уже дошла до ног Шенвэля и замочила лапу дракона. Черное Пламя брезгливо отдернул лапу, задел куст ракитника и своротил его. По стене зазмеилась трещина.
– Мне помогла Лилит, – сказал эльф. – Она ведь демон не только похоти, но и алчности. Но какое теперь это имеет значение?
– Ты прав, – сказал дракон. – Никакого. И все же я рад. Пусть Карина лишь взбалмошная девчонка со скверным характером, она не заслужила этого отвратительного рабства. Пусть лучше погибнет вместе с остальными, когда ты умрешь...
Веки Шенвэля дрогнули.
– А моя мать, выходит, заслужила? – спросил эльф. – Может, она сама этого хотела?
– Перестань, – сказал Черное Пламя. – Я ведь не знал, во что ввязываюсь. Гада вспоминала о тебе, и я ревновал. Про тебя я знал только, что это ты принес Змею Горынычу Эрустим, и я решил, что все дело в жезле...
– И ты вернулся за Эрустимом потому, что твоя жена опять тебя не хочет?
– В тебе яда больше, чем во мне, – заметил бывший император Мандры. – Впрочем, так было всегда. Может, поэтому драконихи так тебя и любят, ха?
– Ответь, – сказал эльф.
Черное Пламя вздохнул. Надулись и опали кровавые пузыри на оболочке мозга, которая постепенно начинала сереть.
– Нет, это все Чудо Юдич. Змея Горыныча не было дома, когда я приполз, и этот идиот решил сделать братцу подарок к возвращению.
– Да уж, сделал, – усмехнулся Шенвэль.
– И не говори, – согласился дракон.
– Прости меня, Черное Пламя, – сказал эльф. – Мы ведь могли быть друзьями, а судьба сложилась так причудливо...
Дракон не ответил. Шенвэль увидел, как тускнеет золотистый глаз.
Бывший император Мандры умер.
* * *
Когда сидх ушел, Михей некоторое время подождал, потом осторожно выглянул на улицу. Мальчик почти поверил сидху, однако хотел убедиться, что тот не затаился за углом, не ждет ли, пока Михей достанет мешочек с серебряными гривнами, припрятанный матерью под половицей. «Вся моя молодость», – говорила мать про этот мешочек. Михей вовсе не хотел, чтобы молодость матери досталась неизвестному сидху. Но тот и правда ушел помогать товарищу.
Михей поднял половицу, достал мешочек с гривнами и мамину шкатулку. В ней хранились разноцветные бумаги, которые мама называла «документами». Сидх сказал, что надо взять с собой «документы», и Михей решил, что это дельный совет. Мальчик прищурился, пытаясь разобрать руны в тусклом свете огарка. Самым первым лежало какое-то «свидетельство», на котором стояли имена матери, отца и какие-то незнакомые руны. Михей знал, что такое «свидетель». У соседа Толяна полгода назад украли лодку. Радагаст как раз в то утро купил по случаю целую подводу старых досок. Отец сказал жрецам Прона, что, когда привез доски, видел высокого мужчину с острыми ушами. Сидх шел на бон, где были привязаны две лодки – отцовская и Толяна. Так Радагаст стал «свидетелем». После чего отец сколотил сараюшку на заднем дворе и перенес туда их лодку. Радагаст сказал, что времена теперь такие, что на улице ничего оставлять нельзя. При этом он делал свирепое лицо, но Михей видел, что глаза отца смеются. Михей решил, что «свидетельство» – важный документ, и положил его в заплечный мешок. Там уже лежали штанишки, рубаха и картуз Михея, солдатик, подаренный сидхом, мамина молодость и пеленки для Наташки. На плотном листе бумаги, лежавшем вторым, мальчик увидел чертеж и узнал свой дом, хотя кто-то изобразил его так, словно снял крышу и смотрел сверху и с большой высоты. Михей понял, что это «документ» на дом, и взял его тоже. Дальше лежали ордена Радагаста. Их мальчик брать не стал.