— Вот что, молодой человек, гуляй-ка домой.
— Почему? — изумился (и обиделся, и разозлился) Егор.
— Потому. Ты никогда не сможешь быть братом.
— Но это же…
— Все. Гуляй, — со вздохом повторил режиссер. — Единственное дитя…
Мама хотела пойти на студию, жаловаться на Александревского. Егор заорал, чтобы не смела. Отец сказал:
— А ты что думала? Что он в народные артисты выбьется? Пускай о нормальной профессии думает.
«Таверна» добродушно побалагурила по поводу провалившейся кинокарьеры Кошака, и дело вскоре забылось.
А сейчас вот здесь, на подоконнике, почему-то вспомнилось. Видимо, от нечего делать. Когда сидишь так, не зная куда себя девать, в голову лезет чепуха. Все больше невеселая.
Егор глянул на часы. С начала урока прошло тридцать минут. Значит, еще пятнадцать, а потом перемена, а потом еще целый урок. Потому что физра в расписании сдвоенная. И он пожалел: зачем старался, чтобы поперли с физкультуры?
Добился он этого просто. Сперва физрукша Валентина Николаевна с мужским прозвищем Коленвал велела всем, «кто явился на урок опять без формы, сидеть у стенки и не возникать». («А потом я напишу докладную директору»). Егор сел с послушным видом. А во время разминки, когда народ бегал по кругу, сунул ступню под ноги грузной Вальке Титаренко. Титаниха на пузе поехала по половицам, как мешок с колбасой, и, конечно, завыла. Светка Бутакова запылала своим активистским гневом:
— Ох и скотина ты, Петенька!
Егор потребовал объяснений: в чем он виноват и почему она, комсомольско-пионерская и прочая командирша, позволяет себе так обзывать представителя несоюзной молодежи? Вот если бы не она, а он такое слово на уроке сказал, что бы тут началось, а?
Девчонки поднимали Титаниху и жалели. Парни сдержанно гоготали. Подошла Коленвал и велела Петрову убираться вон.
— А потом я напишу докладную директору!
— Про что? Про то, что эта балерина под ноги не смотрит?
— Иди, иди! Являются не готовые к уроку, да еще другим гадости делают.
Егор оглянулся в дверях:
— А чего «не готовые»-то? Если костюмов нигде не продают!
— Уж тебе-то папаша мог бы достать!
Егор, у которого было четыре тренировочных костюма, в том числе финский и японский, сказал:
— Папаша мог бы, конечно, но не будет. Надо, чтобы они были в наших советских магазинах.
— Нет, вы посмотрите! Ему уже советские порядки не нравятся! — завопила вслед физрукша.
Егор мысленно прикинул разговор с директоршей, если Коленвалиха не поленится накатать донос. «Клавдия Геннадьевна, я понимаю, что учителя тоже люди, что устают и так далее. Но нельзя же так сразу нападать и без доказательств. Да еще намеки на отца. Он что, воровать должен?» — «Ну-ну, Петров, успокойся. Ты ведь тоже не сахар. Умный мальчик, а способы для самоутверждения порой выбираешь совсем не те. Давай договоримся, что…» Ох и скучища, граждане!