На улице по-прежнему кружила пыль, волоча за собой клочки газет и обрывки иллюзий. Посреди маленькой круглой площади у вычурного бронзового монумента Неизвестному Подлецу корячился зеленый лепесток Вечного Огня, и в почетном карауле, как всегда, стояли четверо в форме войск НКВД, с медными цифрами 37 на малиновых петлицах. Полупрозрачный призрак Ежова задумчиво и мрачно сидел неподалеку.
- Глупо, - сказал он Гаю, когда тот подошел поближе. - Все наша славянская расхлябанность... подвела... Подпишешь приказы, напьешься, спать завалишься, а Берия - хитрее, это тебе не наш брат русак, обошел как стоячего, чертов мингрел...
Гай ускорил шаги. Возле огромного, но варварски обшарпанного особняка графа Дракулы на широких ступенях собралась всегдашняя компания. Два залетных вервольфа в замшевых пиджаках скучающе щупали повизгивающую для порядка ведьму, у всех троих были унылые лица пресыщенных акселератов, знающих наперед, что и этот день будет как две капли воды похож на вчерашний, и завтрашний, и все остальные грядущие дни. Рядом один домовой татуировал другому на левой ягодице: "Есть ли жизнь на Земле?" Бродил взад-вперед, утопив руки в карманах, щекотуны-безобразники неизвестно из каких мифов. Черти ваксили копыта. Выводок шишиг сочинял Алле Пугачевой письмо с просьбой об автографе. Бродил неприкаянным чужаком бородатый маг из Атлантиды, которого никто не понимал и не собирался общаться, хотя он ко всем так и лез. До настоящего вечернего загула было еще далеко. Опохмелялись в сторонке лешие с опухшими славянскими харями.
Табунок зевающих кикимор в латаных повойниках водил хоровод, гнусавя:
Не кукушки прокричали
плачет Танина родня.
На виске у Тани рана
от лихого кистеня.
Алым венчиком кровинки
запеклися на челе,
хороша была Танюша,
краше не было в селе...
Благообразный домовой аккомпанировал им, выводя на балалайке душещипательно-ушещипательные рулады, а неподалеку хмуро сидел единственный, кого Гай немного уважал, - упырь Савва Иванович. Серая пара висела на нем мешком, у него было умное морщинистое и усталое лицо деревенского конюха, почитывавшего вечерами Монтеня и Плиния.
- Ты садись. Гай, покурим, - сказал он. И подвинулся.
Гай сел рядом.
- Мерзко все это, ей-черту. Распустились. Паноптикум. Хлам. И тошно. Ну почему мне такая бессмыслица, а, Гай? Знаешь, я бы хотел пройтись по Парижу или на худой конец по Берну и чтобы рядом девушка в джинсах, а ночевать можно и в палатке. Или тайга, а, Гай? Свежо, бензином не воняет, ручьи чистейшие, ягоды, орехи, туристов этих сучьих нет с их транзисторами и байдарками. Хоть бы кто-нибудь меня полюбил, Гай. Тошно ведь. Шлюхи надоели. Инородная нечисть зажимает. Веришь, нет, тишины хочу...