Я шла сзади и рассматривала чуть располневшего Соломатька. Ему, пожалуй, несколько лишних килограммов даже шли. Иначе со своим средним ростом и милым лицом он к сорока пяти годам выглядел бы постаревшим мальчиком. А так некоторая грузность придавала его облику серьезность и солидность. В тесноватой олимпийке видок у Соломатька был еще тот, но, по-видимому, он чувствовал себя в ней привычно – «на даче». Это его свойство я помнила прекрасно – пусть одна, но своя и притом любимая вещичка у него обязательно должна была быть везде, где он бывал постоянно, – полотенчико, подушечка, фуфайка, в которой можно уютно дремать в холод, длинная футболка, в которой можно выйти на балкон в жару, не обременяя себя трусами…
Я остановила свои никому не нужные воспоминания и сказала, как только мы вошли в комнату:
– Валяй свою темку!
– Сначала ты мне ноги слегка завяжи, а то Мария Игоревна разъярятся.
Я протянула ему ремень, а он сам накинул его себе на ноги.
– Вообще ты зря, Машка, мне доверяешь. Я ж тебе совершенно посторонний мужчина. Я уже много лет тебя совсем не помню, живу с другими тетеньками и девушками, не похожими на тебя. Я могу тебя сдать властям, и будешь ты строчить три дня в неделю байковые распашонки, а три – ситцевые. А в воскресенье будешь писать письма своей мамочке, великорусской шовинистке, и клясть себя за неисправимую наивность и доверчивость.
– Хорошо, – кивнула я и резко затянула ремень на его ногах, накинув еще и ошейник на руки. – Рассказывай, посторонний мужчина.
Пока Соломатько пристраивался на диванчике поудобней, я пыталась вспомнить – был у него раньше этот короткий, но глубокий шрам у виска или нет. Соломатько наконец, кряхтя, пристроил одну ногу на подушечку, а другую подогнул под себя, обе руки подложил под ухо и подозрительно тепло улыбнулся:
– В этом есть что-то сексуальное, не находишь? Нет? Жаль. Ладно. Тогда записывай. Тема: «Почему мужчина хочет спать с одной женщиной, но при этом жить с другой». – Он очень ловко достал руки из ошейника и отложил его в сторону.
– И кого он в таком случае любит, – продолжила я, облегченно вздохнув, – вот я, наконец, и успокоилась, поняла, как он освобождается от пут в наше отсутствие.
– О! Видишь, как ты узко мыслишь! – обрадованно фыркнул Соломатько. – Ну так как?
Я вздохнула:
– Для передачи на самом-то деле надо не «почему?», а «потому что». Иначе утонешь в эмоциях, своих и чужих. Вот если ты мне скажешь хотя бы три «потому что» – я напишу.
– А сама-то, а сама? – игриво заерзал Соломатько, видимо, олимпийка будила в нем не только уютные дачные привычки. А может, вовсе и не олимпийка, а действительно ремень и ошейник.. Кто его, постороннего мужчину, знает, какие у него теперь вкусы и пристрастия?