.
– Боже! Неужели уже так поздно? Пока, дорогой. Увидимся.
Легкий поцелуй в щеку, и она выпорхнула из номера. Я не проводил ее до дверей гостиницы или до машины. Я просто... просто стоял как истукан посреди пустой комнаты. Было такое ощущение, будто окружавший меня красочный, живой мир померк. Комната вдруг сразу стала пустой и холодной.
Сейчас, в первый понедельник октября, или первого октября в понедельник, я стоял почти на том же самом месте в гостиной, где накануне получил прощальный поцелуй Аралии. Чувствуя себя совершенно потерянным. Во мне как бы кончился завод.
Аралии позвонить я не мог. Но, в конце концов, она – не единственная девушка в мире. Спустя десять минут после третьей неудачной попытки заполучить подружку я положил трубку, мысленно послав всех женщин на свете к черту.
Мевис была приветлива и дружелюбна, но сказала, что сейчас «никак не может», не объяснив – почему.
Вторая была счастлива слышать меня, но как раз готовилась к поездке в Нью-Йорк, где ей предложили место модели. Третья – и того хуже. Выскочила замуж.
Все это, вместе взятое, отнюдь не повысило мне настроения и ввергло в состояние, близкое к лихорадке. Я чуть ли не физически ощущал, как унылый ветер свистит в костях моего скелета. Жизненное межсезонье всегда горько.
Конечно, хорошо быть несгибаемым оптимистом. Таким абсолютно положительным, уверенным в себе, оседлавшим жизнь и держащим руку на ее пульсе.
Однако не каждому удается скрутить в бараний рог гидру печали, да так, чтобы она ужалила себя за хвост, прогнать промозглый ветер из костей, заставить мир ожить и снова завертеться в нужном тебе направлении.
Сидеть на одном месте, копаясь в собственной душе, становилось невыносимо, и я отправился в центр, в Гамильтон-Билдинг, где располагался мой офис. Покормил для начала отощавших рыбок, последил за тем, как резво они управляются с сухими мошками-блошками. Особенно меня умиляла шустрая, напористая, никогда не унывающая Corydoras paleatus, или в переводе на нормальный язык – коридорас крапчатый.
Потом спустился в бар к Питу, расположенный рядом с входом в Гамильтон. В этот ранний час бар был пуст, как моя душа.
Пит кивнул и уже собрался было налить моего обычного бурбона.
– Нет, – сказал я, – плесни чего-нибудь новенького, Пит. Чего-нибудь такого, чего я никогда не пробовал.
Он подошел к стеклянной витрине и зорко оглядел стройные ряды разноцветных, разнокалиберных бутылок. Мы были знакомы не первый день, и, уловив мое состояние, он сразу понял, что мне нужно.
В тот момент, когда он ставил передо мной высокий бокал с неведомым мне, а потому внушавшим некоторое опасение коктейлем, дверь бара у меня за спиной с мягким шуршащим звуком открылась, а потом так же тихо закрылась. Я сделал глоток подозрительного на вид, но удивительно вкусного и крепкого напитка и обернулся, чтобы посмотреть, кто пришел.