Он распахнул двойные двери и провел репортёра в комнату, решенную в ярко—зелёных тонах, со стульями и диванами, обитыми белым шелком. Письменный стол был из чёрного дерева с позолотой, на нём стоял французский телефон на золочёной подставке. У дальней стены высился большой гардероб из прекрасно обработанного дерева.
– Этот гардероб в стиле бидермайер, – объяснил Лайк, – фамильный, и нам пришлось его использовать. Стены и ковры – цвета зелени петрушки. Цвет стульев можете называть грибным. Сам дом – испанский, около тысяча девятьсот двадцать пятого года постройки; мы спрямили здесь арки, разобрали старые полы и настелили новые.
Покуда дизайнер расхаживал по комнате, поправляя абажуры и разглаживая складки искусно вытканных драпировок, Квиллер вгляделся во всё это великолепие и мысленно прикинул, сколько оно должно было стоить.
– Если Тейты живут тихо, – шепнул он, – к чему это всё?
Лайк подмигнул:
– Я хороший продавец. Чего он хотел – так это создать достойное обрамление для своей знаменитой коллекции нефрита. Она стоит три четверти миллиона. Это, конечно, не для печати.
Необычнее всего в комнате был ряд застеклённых ниш. В них на стеклянных же полках располагались десятки изящно вырезанных вещиц из глухого чёрного и полупрозрачного белого камня – искусная подсветка создавала вокруг них причудливую игру света и тени.
Одд Банзен прошептал:
– Так это и есть нефрит? По мне, так он на мыло смахивает.
– Я думал, он зелёный, – сказал Квиллер.
– Зелёный нефрит в столовой, – пояснил Лайк. Фотограф принялся устанавливать свои штативы и светильники, а дизайнер посвящал Квиллера в терминологические тонкости.
– Когда будете описывать это место, – говорил он, – называйте гардероб бидермайер – armoire[4], а стулья с распахнутыми ручками – fauteuils[5].
– Ребята из «Прибоя» с этим как-нибудь разберутся, – ответствовал Квиллер, – а мне в это вникать ни к чему.
Банзен тем временем работал с необыкновенной сосредоточенностью, делая и цветные, и чёрно-белые снимки. Он настраивал камеру то так, то этак, на дюйм-другой передвигал оборудование и надолго укрывался под чёрной тканью – искал нужный ракурс Паоло с таким усердием помогал ему, что порой даже мешал.
Под конец Банзен погрузился в кресло, обитое белым шёлком.
– Передохну минутку, перекурю. – Он вытащил из нагрудного кармашка длинную сигару.
Дэвид Лайк, скривившись, оглянулся на него через плечо:
– Вы что, хотите, чтобы нас всех отсюда выставили? Миссис Тейт не выносит табачного дыма и чует его за версту.
– Что ж, значит, придётся терпеть, – раздраженно проворчал Банзен и снова пошёл к камере.