Взвившегося от таких слов Федора было не узнать: он подлетел к своему приятелю и принялся трясти его за грудки, брызжа слюной:
– Тебя, толстомордый, не спросили. Понял? Сеня молча разжал руки, вцепившиеся ему в куртку, обошел застывшего в приступе ярости друга и, ни слова не говоря, побрел по воде.
Спохватившийся Федор опустил глаза и тихо пробормотал в спину уходящему:
– Прости, Сеня… вот такое я дерьмо.
Тот уже отошел на достаточно безопасное расстояние, а потому нашел в себе смелости развернуться и выпалить:
– Да я знаю. Я давно… еще в школе хотел тебе харю разбить. Только повода хорошего не было. А я знаю, почему ты такой. Это потому, что тебя в пионэры не приняли. Всех приняли…
Не дав Сене закончить мысль, Федор снова зашелся в истерике:
– Да на фиг мне твои пионэры сплющились, – он по-заподлянски шибанул по воде ногой, окатив опального приятеля с ног до головы, и, пока тот приходил в себя, подскочил к мокрому карапузу и принялся вопить в лицо:
– Я – начальник! Захочу – сразу в партию вступлю, ПОНЯЛ?
Не найдя больше нужных слов, он отпихнул своего оппонента и почапал по воде вслед за Шмыгой.
Сеня отер лицо и негромко высказался вслед уходящему:
– Вечно ты во что-то вступаешь… То в дерьмо, то в партию.
Федор не удостоил своего приятеля ответом и больше с ним не разговаривал до самого вечера.
Даже укладываясь на ночлег, он демонстративно не пожелал другу спокойной ночи – впрочем, это не помешало Сене заснуть. Федор же поворочался с полчасика и тоже захрапел, сжимая в руке кольцо, свисавшее на длинной цепочке из-под его рубахи.
Вот кому сегодня было совершенно не до сна – так это Шмыге. Несмотря на недоверчивые взгляды Сени, он отпросился-таки у Федора «помыть ноги перед сном» и надолго задержался в прибрежных камышах.
Периодически до дремлющих карапузов доносились обрывки непонятных фраз, но в силу врожденной беспечности никто из них даже ухом своим волосатым не повел. А между тем присмотреться к своему проводнику, который вечно впадал в депрессию, стоило только лунному свету пролиться на его плешь, явно стоило.
Этой ночью Шмыга… ругался со своим отражением, матерясь и отчаянно брызгая водой себе на рожу и прибрежные камни. Отражение вполне живенько огрызалось и вообще, судя по всему, доминировало в беседе с мягкотелым упырем:
– Абыр-абыр-абырвалг. Абыр-абыр-абыр-орбакайте. Еще парочку. Еще парочку. В очередь, сукины дети. Здравствуйте, мама, это я.
Шмыга покачал головой, склонившись к воде:
– Нееет, мама – это я.
Отражение чуть не отхватило ему кончик носа:
– Вы, москали поганые, все наше сало зъилы. А что не зъилы – то понадкусили.