Я подняла кастрюлю и медленно вылила ее содержимое на поддон.
Не затвердело. Растеклось белым озером. С поддона закапало на пол – большими белыми кляксами.
Что-то подсказало мне, что торта со взбитыми сливками к восьми часам Гейгерам не видать.
Клякса упала мне на ногу, и я сдавленно вскрикнула. На глаза наворачивались слезы. Почему ничего не выходит? Я внимательно изучила рецепты. В душе вспыхнула ярость: я злилась на себя, на эти идиотские белки, на кулинарные книги, на кулинарию и на еду вообще… А больше всего – на тех, кто утверждает, что приготовить меренги очень просто.
– Нет! – завопила я. – Нет, не просто, черт возьми! – И швырнула книгу через кухню. Она врезалась в дверь.
– Какого дьявола?.. – возмутился мужской голос.
В следующее мгновение дверь распахнулась, и на пороге появился Натаниель: ноги словно древесные стволы, обтянутые джинсами, волосы сверкают в лучах заходящего солнца. За плечом у него болтался рюкзак; он выглядел так, словно собирался домой.
– Все хорошо?
– Отлично, – пробормотала я. – Все отлично. Большое спасибо. – И махнула рукой: мол, иди. Он не пошевелился.
– Я слышал, вы готовите что-то особенное, – проговорил он, оглядывая кухню.
– Да. Совершенно верно. И сейчас как раз… самая сложная… э… стадия. – Я бросила взгляд на плиту и не сдержала крик: – Черт! Подливка!
Не знаю, что произошло. Подливка выбралась из сковородки, растеклась по духовке и уже начала просачиваться наружу. Вид у нее был, как у той волшебной овсяной каши, которую варит чудесный горшок, не умеющий самостоятельно останавливаться.
– Выключите ее, ради всего святого! – воскликнул Натаниель. Он в два шага очутился возле меня, вытащил сковородку и поставил ее на плиту. – Что это за бурда?
– Не ваше дело! – огрызнулась я. – Обычные ингредиенты…
Он заметил на столе баночку, взял ее в руки и недоверчиво уставился на этикетку.
– Пищевая сода? Вы насыпали в подливку пищевую соду? Этому вас учили… – Он оборвал себя и принюхался. – Постойте-ка. По-моему, что-то горит.
Я беспомощно наблюдала за тем, как он открывает нижнюю духовку, надевает перчатку и ловким движением вынимает поддон, усыпанный чем-то вроде крохотных черных пулек.
Турецкий горох! Совсем про него забыла.
– А это что такое? – поинтересовался Натаниель. – Кроличий кал?
– Горох, – буркнула я. Щеки горели, однако я вскинула подбородок, пытаясь изобразить хладнокровие. – Я сбрызнула его оливковым маслом и поставила в духовку, чтобы он… расплавился.
– Расплавился? – ошарашенно повторил Натаниель.
– Размягчился, – поспешила я исправиться.