– Должно?! Ты всегда так поступаешь?
– Как именно?
– Не зная, что произойдет?
– Позвольте заметить, ваше высочество, когда знаешь все наперед, жить становится скучновато.
– Да как…
Принц намеревался продолжить высказывать свое возмущение, но о косяк двери тяжело оперлась рука Марека.
– Ты вернулся?
Глубоко посаженные глаза русоволосого выглядели мутными и совершенно ввалившимися, а на лице и груди под расстегнутой рубашкой начали проступать зеленовато-серые пятна.
– Да.
– Извини.
– Разве есть повод извиняться?
Марек мучительно сглотнул и еще сильнее стиснул пальцы, ногтями впиваясь в дерево:
– Не знаю.
– Тогда зачем побеспокоился? Встал с постели? Тебе нужно лечь.
– Я хочу поговорить.
Недвусмысленное движение головы в сторону принца указывало: разговор должен произойти без свидетелей.
– Вот что, побудьте пока здесь, ваше высочество, я скоро вернусь.
– Высочество? – дотащившись до своей лежанки, переспросил Марек, впрочем, без особого удивления и интереса.
– Да, мальчик – принц.
– Его беда…
– Верно. А у тебя есть своя?
Он сделал глубокий вдох.
– Помнишь, я говорил про память? Про то, что часто не могу вспомнить, где был и что делал?
– Помню.
– Так вот, вчера… Память осталась. Но лучше бы ее не было!
Мне не так уж часто попадались навстречу люди, погруженные в трясину отчаяния (скорее я сам был и остаюсь мастером унывать по причинам и без оных), но различать, насколько глубоко увяз в сем неприятном чувстве собеседник, научился. Всего есть несколько уровней погружения.
Первый, когда беда задела вас только краешком своего плаща. Еще все можно повернуть назад, можно все исправить, причем небольшими усилиями. Но хмурый взгляд и угрюмый вид будут вашими спутниками, хоть и ненадолго.
Второй, когда из раны начинает сочиться кровь. И снова еще не все потеряно: порез зашьем, зазубренный клинок отточим, пробитую кольчугу снесем к кузнецу, пусть, зараза, чинит, ведь божился, что броня будет служить верой и правдой. Позлимся, конечно, побуяним, налакаемся самого дрянного эля, поссоримся с лучшим другом, а потом будем жалеть и ждать момента, чтобы исправить ошибки.
Третий, когда беда стоит над вами с занесенным мечом и прикидывает, в какое место лучше ударить, а вы шарите пустыми пальцами по земле, пытаясь нащупать выроненное оружие и отползти в сторону, подальше от смертоносного лезвия. Сил, конечно, почти не осталось, но мысль продать жизнь подороже еще не покинула вашу голову.
И последний, когда вы стоите на пороге пиршественной залы, а беда, расположившись за широким столом, дружески кивает вам, разливает в бокалы вино и машет рукой: мол, заходи, я уж заждалась. Вы заходите, присаживаешься напротив, берете хрустальный бутон, наполненный тягучим и горьким хмелем, делаете глоток… И все перестает существовать. Вы еще живы, но вам нет дела ни до мира вокруг, ни до себя. Потому что вы знаете: это предел. Последняя граница, с которой невозможно вернуться. Так вот, Марек был уже у этой границы.