Присутствующие стали потешаться: «Стоит ли, пан сотник, жалеть о такой особе! Свет клином не сошелся! Поищи другую, а эта пусть остается при том, что ей так понравился».
В сущности, это была скучнейшая провинциальная история. Вернувшиеся из Варшавы соперники продолжали грызться, как кобели. Чаплинский подговорил простого казака Песту обвинить Хмельницкого в предательстве. В ответ Богдан жаловался коронному гетману Потоцкому: «Невесть откуда взялся разрушитель спокойной жизни моей, Чаплинский, литовский зайда, польский пьяница, злодей и грабитель украинский, подстароста Чигиринский, который, распоряжаясь восемь лет в Чигирине угодьями своего пана польского, коронного хорунжего, лживыми поклепами и доносами вконец сгубил многих наших братьев и присвоил их собственность; и, конечно же, не пан хорунжий коронный, а слуга его, брехун, предатель и пьяница Чаплинский владеет Чигиринщиной». Зять подстаросты публично обещал прикончить Хмельницкого, время от времени его арестовывали и выпускали под поручительство - ни до, ни после Чигирин не ведал подобного скандала. Иногда за Богдана вступалась даже сама пани подстаростиха, что он впоследствии с благодарностью отмечал в одном из писем: «Если бы не эта добродетельная и жалостливая к невинно страждущим Эсфирь, не миновать бы мне мщения жестокого тирана, ее мужа». Потрясающе, но это единственный случай, когда национальный герой отозвался о женщине хорошо!
…Когда в декабре 1647 года Хмельницкий вместе с сыном сбежал на Запорожье, у Чаплинского отлегло от сердца - он победил. Увы, это было только затишье перед бурей. Уже по весне «украино-польский Батый», как именует Богдана Пантелеймон Кулиш, вновь вынырнул на границе с неисчислимой ордой Тугай-бея и полчищами ненасытных казаков. Как повествует татарский летописец Джанмухамед в «Книге походов», «настоящий лев, военачальник запорожских казаков - племени людей, что бьют в колокола, гетман по имени Мельниска… выбросил из сердца прежнюю враждебность к нашей вере, не имея другого выхода, кроме как обратиться с просьбой о помощи, направил своих полномочных послов к хану. Исполнив церемониал подчинения, они пожаловались на свою слабость и на утеснения со стороны ляхов. А так как по обычаю Чингиса тому, кто обращается за помощью, прощается его прежняя враждебность и вина, то и вышел приказ прикрыть все былые обиды подолом прощения… Хан сказал, что тот, кто бьет челом о наш высокий порог и выявляет покорность, даже если он и гяур, не заслуживает того, чтобы быть оскверненным и истребленным своими врагами». А потом и сам падишах в Стамбуле «перепоясался саблей джихада».