— Все началось с моей матери, — заговорил он с интонациями сказочника. — Но не так, как ты это себе вообразил. — Он засмеялся над собственными словами. — Когда я был легендой в мире дайвинга, один журналист написал, что я одержим морем. Он хотел сказать, что море вселилось в меня, стало частью меня самого, что я родился из моря. Он ошибался.
Он запрокинул голову и притворился, будто рассматривает овальные углубления на потолке:
— На самом деле я был одержим собственной матерью.
— Марк, ты знаешь историю моей жизни. По меньшей мере, ты думаешь, что знаешь ее: мальчик-безотцовщина, живший с мамой, переезжавший из одного многоквартирного дома в другой. Это так, но многое ты напридумывал. Этот образ отсутствующего отца, преследующий ребенка, будущего убийцу, что-то вроде грозного призрака, отрывающего сына от матери. Можно я тебя процитирую?
Он открыл книгу на загнутой странице и громко прочел;
«Стоило Клоду услышать звонок в дверь, как он представлял себе, что это вернулся отец. Когда приходило время спать, над его кроватью склонялась огромная черная тень. Он не мог без дрожи слышать, как другие мальчики рассказывают о своих отцах. В нем просыпалось чувство обделенности, тоски, горечи, и в глубине души он обвинял в этом свою мать. Разве не она позволила отцу уйти?»
Он опустил книгу;
— Неплохо, Марк, неплохо… Но в моем случае все было гораздо проще. Совершенно банальная ситуация. Ничего особенного в нашей жизни не происходило. Можно сказать, мы жили спокойно. Во всяком случае, с этой точки зрения. Мы никогда не говорили о моем отце. Нас было двое, вот и все. И, в отличие от персонажа твоей книги, моя мать вовсе не была религиозной фанатичкой, свихнувшейся на благотворительности, суровой к себе и к другим… Он выпрямился, по-прежнему сидя по-турецки.
— Нет, подводя итог, я просто скажу, что у матери была одна-единственная проблема: она слишком любила секс.
Он выставил свой нож вперед, прижав рукоятку к животу, уставился на Хадиджу, которая опустила глаза.
— Ей хотелось чувствовать вот это между ног, понимаешь? Твердую палку, которая вонзалась в ее плоть. Протыкала ее до глотки.
Он прикрыл глаза, словно взвешивая сказанное.
— Да, моя матушка, драгоценная и святая сотрудница социальной службы, была нимфоманкой. Совершенно помешанной на этом деле. И она пользовалась своей профессией, своим так называемым призванием, чтобы снимать безработных, всяких бездельников, да мало ли такой легкой добычи…
Марк уже не доверял своим ощущениям, но ему начинало казаться, что к шипению СО2 примешивается другой звук. Более острый: да, точно, Реверди скрипел зубами. Когда он упоминал о матери, ненависть сводила ему челюсти.