Но долго так продолжаться не могло: мне надо было увидеть его. Я продырявил дверь. И вот через ощетинившуюся щепками щель я наконец увидел его. Здоровенного парня, очень темного, очень волосатого. Он мне сразу понравился. Он был похож на медведя. Но в ту же ночь я впервые увидел то, чего не должен был видеть. Переплетенные конечности, волнующуюся плоть, резкие краски. Что-то непонятное во рту у мамы. Смуглые ягодицы. Женскую «пипиську», похожую на воспаленную рану. И все время эти животные крики, эти хрипы, это тяжелое дыхание… Я не знал, как это называется, но то, что я видел, было изнасилованием — изнасилованием человеческой природы, всего, что я, как мне казалось, знал про «больших».
Я буквально заболел. Я не мог видеть всего этого. Но каждый вечер я неизменно занимал свои пост у двери. Я хотел снова увидеть папу. И вот тут-то я и начал терять все ориентиры. Потому что каждый раз это был другой человек! Иногда — маленький, тощенький, совсем седой. Иногда — толстый, лысый, краснолицый. А как-то вечером он вообще оказался огромным негром, он двигался медленно и изящно. Я сходил с ума. Я говорил себе: если мой папа многолик, значит, и меня тоже «много». Я становился чем-то неопределенным, бесформенным, непонятным. Утром, когда я чистил зубы, мне казалось, что щетка стирает мое лицо. Я не знал, кто я. Я распадался на части. Я думал, что попал в ад. Но это было лишь его преддверие.
Реверди ходил взад и вперед по стальной комнате. Он говорил, низко опустив голову. Словно сгибаясь под тяжестью собственных воспоминаний. Длинный черный силуэт, по которому пробегали синеватые отблески, придавал ему сходство со страдающим животным. Мощное, темное, гибкое тело, привыкшее скрываться в подводных пещерах.
— Однажды, — продолжал он, — мать застукала меня за дверью Я до сих пор слышу, как она закудахтала. Мое непослушание навело ее на новую идею. Если мне это так интересно, ну что же, я буду оставаться с ними. В спальне. Спрятанный в шкафу. У нее был плетеный ротанговый шкаф, как тогда делали, похожий на поставленный на попа чемодан; он стоял напротив кровати, С этого дня установился целый ритуал. Каждый вечер, когда звонили в дверь, перед тем, как запихнуть меня в этот шкаф, под развешенные там платья, она снова шептала мне: «Прячься быстрее: папа идет…» Сколько раз я слышал эту фразу? Она впечаталась в меня, в мой рептильный мозг, туда, где гнездятся первичные инстинкты. Голод. Ненависть. Желание…
Голос Реверди затих. Он стоял неподвижно, с отсутствующим видом, терзаемый собственными воспоминаниями.