На то, чтобы передернуть затвор, у Балиса ушло не больше секунды. Мирон не подвел, завалил стражника в кольчуге, но за тем во двор вбежали легионеры, возглавляемые ещё одним офицером в шлеме с султаном. Вскинув автомат, Гаяускас короткими очередями снял двух первых, но вдруг почувствовал, что опасность угрожает ему сзади. Обернувшись, он едва успел уклониться от направленного в грудь копья. В голове мелькнула мысль, что он поторопился с низкой оценкой военного мастерства имперских войск. Как мелькнула — так и пропала: во время рукопашного боя категорически противопоказано предаваться размышлениям о высоких материях.
Голый человек, даже с двуручным мечом, не может быть противником двум легионерам в полном вооружении. Не может, за исключением одного случая: если этот человек — благородный сет. Этих владению мечом обучают с самого детства, каждый день не меньше двух часов. Но не могло же быть благородного сета в прибежище поганых изонистов? Благородного сета, поднявшего меч против верных слуг самого Императора Кайла? Наконец, благородного сета, появившегося на глазах у людей низкого звания в одной лишь набедренной повязке. В это мгновение таинственный противник, ловким движением уклонившись от пилума бегущего слева от Линория принципа Пульхерия Трансония, сделал резкий выпад. Лезвие меча, скользнув по кромке скутума, вошло в шею поверх бронзового ворота сегментаты. И додекан понял, что не так уж и важно, был ли этот человек благородным сетом или нет. В любом случае, мечом он владел ничуть не хуже.
Последние дни брата Коглера беспрерывно терзал один и тот же вопрос: чем от так прогневал богов? Какой радостью наполнилось его сердце, когда отец-наставник объявил ему, что нужно отправляться в поход, дабы покарать неправоверующих изонистов. Какие картины представали его мысленному взору… Восхищенные взгляды провожающих отряд горожан и крестьян. В особенности — горожанок, ну и крестьянок тоже. Марш бравых легионеров. Наставительные проповеди у лагерного костра. Торжество над исполненным грубой силы врагом. И, наконец, триумфальное возвращение в Белер.
А что оказалось? До их отряда никому из туземцев не было никакого дела. Вместо красивого марша пришлось несколько дней плестись по дорогам Торопии от рассвета до заката, уставая, словно скотина. Только лишь в Плескове командир Кудон объявил дневку. А так — целый день в пути, хоть в зной, хоть в дождь. Тут уж не до проповедей у вечернего костра, только бы проглотить ужин, да добраться до ложа. Да и легионеры ни малейшего желания услышать проповедь не высказывали. Вот тебе и верное богам воинство. Свиньи, сущие животные, которым только бы нажраться и напиться, да ещё потешить свою похоть. Разве в храмы они поспешили, очутившись в Плескове? Где уж им. В лупанарий. А когда вечером брат Коглер попытался упрекнуть их в недостойном поведении и направить на путь истинный, то его мало того, что назвали молокососом и обложили крепкими ругательствами, так ещё и чуть бока не намяли, только появление додекана Пульхерия и спасло. Брат же Кокрмент, узнав об этом скорбном происшествии, даже не потребовал примерного наказания виновных, сказав, что наказания перед боем могут плохо отразиться на боевом духе солдат. Пообещал, правда, подать надлежащую жалобу трибуну по возвращении из похода, но только было у брата Коглера серьезное сомнение, что это обещание будет выполнено.